– А я задаюсь вопросом, многие ли уже вернутся, – сказала Франсуаза.
– Во всяком случае, будет Жербер. – Лицо Пьера просияло. – Завтра вечером мы непременно пойдем в кино. Сейчас показывают множество новых американских фильмов.
Париж. На террасах Сен-Жермен-де-Пре женщины в легких платьях пили холодные оранжады; от Елисейских Полей до площади Этуаль красовались большие заманчивые фотографии. Скоро вся эта беспечная радость погаснет. Сердце Элизабет сжалось. Это Пьер внушил ей ужас перед легкомыслием, а сам между тем не проявлял такой строгости. Всю неделю она с раздражением чувствовала это: в то время как сама она жила, не отрывая от них глаз как от требовательных примеров для подражания, оба они преспокойно предавались своим капризам.
– Тебе надо заплатить по счету, – сказала Франсуаза.
– Иду, – ответил Пьер, вставая. – Ай, проклятые камушки. – Он подобрал свои сандалии.
– Почему ты всегда ходишь босиком? – спросила Элизабет.
– Он уверяет, что волдыри еще не прошли, – сказала Франсуаза.
– Это правда, – подтвердил Пьер. – Ты заставила меня столько ходить.
– У нас было прекрасное путешествие, – со вздохом сказала Франсуаза.
Пьер ушел. Через несколько дней они разлучатся. Пьер станет безвестным, одиноким солдатом в холщовой форме. Франсуаза увидит, как закроется театр, а друзья разойдутся кто куда. А Клод между тем будет томиться в Лиможе, вдали от Сюзанны. Элизабет вглядывалась в голубой горизонт, где растворялись розовость и зелень долины. В трагическом свете истории люди лишались своей тревожащей тайны. Все было спокойно; весь мир целиком застыл, и в этом всеобщем ожидании Элизабет без боязни, без устремлений ощущала себя созвучной этому вечеру. Ей казалось, что наконец-то ей была дарована долгая передышка, когда от нее ничего не будет требоваться.
– Ну вот, все улажено, – сказал Пьер. – Чемоданы в автобусе.
Он сел. С тронутыми солнцем щеками, в белом спортивном свитере, он тоже выглядел помолодевшим. Внезапно что-то неведомое, позабытое наполнило сердце Элизабет. Он уедет. Вскоре он окажется далеко, в глубине недосягаемой, опасной зоны, и долгое время она его не увидит. Почему она не сумела воспользоваться его присутствием?
– Возьми печенье, – предложила Франсуаза. – Оно очень хорошее.
– Спасибо, – отвечала Элизабет. – Я не голодна.
Пронзившая ее мучительная боль не походила на те, к которым она привыкла; это было что-то немилосердное, непоправимое. «А если я никогда больше его не увижу?» – подумалось ей. Она почувствовала, что побледнела.
– Ты должен явиться в свою часть в Нанси? – спросила она.
– Да, это не очень опасное место, – сказал Пьер.
– Но ты ведь не навечно там останешься. Надеюсь, ты не станешь чересчур геройствовать?
– Доверься мне, – со смехом отвечал Пьер.
Элизабет смотрела на него с тревогой. Он мог умереть. «Пьер. Мой брат. Я не дам ему уехать, не сказав… Что ему сказать?» Этот сидевший напротив нее насмешливый человек не нуждался в ее нежности.