Мистер Морг

22
18
20
22
24
26
28
30

— Вот, — сказал он. — Бери же!

В его голосе прозвучало нетерпение. Ларк взяла золотые монеты. Увидев деньги у нее в руке, Фейт, желая подержать их, издала какой-то детский воркующий звук.

— Этого молодого человека зовут Мэтью Корбетт, — сказал убийца, и Ларк заметила, что на его выбритой верхней губе выступили бисеринки пота. — Отдай монеты ему. Скажи ему, что мы квиты — я так считаю. Скажи ему, чтобы шел домой. — Он прошагал вглубь конюшни, выбил из стены несколько досок, чтобы можно было, согнувшись, вылезти в сад. — Но если он хочет найти свою смерть, — сказал он, приготовив себе путь отхода, — скажи ему, что я буду рад помочь и в этом.

Он взял треуголку и опустился на колени.

— Вы нас… не убьете? — спросила Ларк.

Ее мать катала золотые монеты между ладонями.

Убийца помолчал. В скользнувшей на его губах улыбке было поровну презрения и насмешки, но не было и намека на жалость.

— Дорогая Ларк, — сказал он, — я вас уже убил.

С этими словами он просунул голову и плечи в проем и исчез.

Часть четвертая. Страна гремучих змей

Глава 21

Когда Ларк рассказала свою историю, Мэтью во второй раз прошел в залитую кровью кухню — не для того, чтобы еще раз испытать на прочность свой желудок, но чтобы удостовериться: это кошмарное, невероятное зрелище ему не пригрезилось.

Место, где произошла кровавая бойня, нисколько не изменилось. Он снова поднес руку ко рту, но сделал это машинально: его не вывернуло еще ни завтраком из корней рогоза, ни полуденной трапезой из сушеного мяса и горсти ягод, а значит, либо он уже немного закалился, либо еда была слишком драгоценной, чтобы ее из себя исторгнуть. Скорее второе, подумал он: ему не хотелось бы когда-нибудь так закалиться, чтобы смотреть на подобные зрелища без тошноты.

Он походил по кухне, стараясь не испачкаться кровью — а также мозгами Питера Линдсея, вылетевшими из его затылка. В солнечных лучах, лившихся сквозь окно, отблескивала запекшаяся кровь, повсюду с жужжанием сновали трудолюбивые мухи, а Мэтью осматривал место происшествия.

На трупе мужчины не было обуви. Прежние сапоги Морга, снятые, конечно же, с преподобного Бертона, валялись на полу. Неужели нельзя было просто попросить дать ему чертову пару сапог, никак не мог понять Мэтью. Или, по крайней мере, взять их, не лишая человека жизни? Будь проклят этот тип! Спокойно, спокойно, сказал он себе. Что толку выходить из себя? Его слегка трясло. Нужно взять себя в руки. Морг не был бы Моргом, если бы просил то, что ему нужно. Нет, его метод — брать и убивать, и каким бы бессмысленным это ни казалось Мэтью, убийца явно видел в этом некий смысл. А может быть, и нет. Наверное, Морг принадлежит к особой породе человеческих существ, презирающих самый воздух, которым дышат другие, ненавидящих не только людей, но даже их тени. Но убивать детей…

Мэтью взял со стола зеленый шарик. Нет, не совсем зеленый. С голубым завитком. Красивая вещь, полированная, гладкая. Положить, что ли, два-три шарика в карман? Можно будет покрутить их между пальцами и напомнить себе, что, несмотря на всю мерзость злодеяния, которое здесь произошло, в мире все же остается красота. Но ему не хотелось красть у мертвых, да и шарики — это ведь для мальчишек. А он теперь уже далеко не мальчишка. Старею с каждой минутой, подумал он.

Он положил шарик на стол и окинул взглядом все это обилие еды. Грейтхаус, наверное, смог бы забыть о трупах и полакомиться остатками трапезы, но Мэтью предпочел бы неделю питаться корнями рогоза и сушеным мясом, чем прикоснуться к этим опоганенным яствам. А может быть, он просто не успел еще как следует проголодаться.

Его внимание привлек горшок с мыльной водой на столе. В нем плавали волосы разных цветов. Морг побрился — еще один шаг к тому, чтобы выставить себя графом, герцогом или маркизом, чтобы легче было перерезать горло какой-нибудь богатой вдове и закопать ее в могиле для нищих.

Будь он проклят.

Вошел Странник Двух Миров. Он тоже успел побывать здесь раньше. Лицо его было невозмутимо, взгляд устремлен только на Мэтью. Но вид у него был усталый, измученный, и даже перья на его голове, казалось, завяли, как лепестки умирающего цветка.