• акцентировать внимание на мирных ценностях, а следовательно,
• не только на военно-героическом нарративе.
Как только кропотливый восьмилетний труд был завершен, Ярослав Качиньский, председатель правящей консервативной партии «Право и справедливость» (ПиС), распорядился закрыть музей. Его создатель и директор был уволен. Хотя музей продемонстрировал многочисленные примеры, свидетельствовавшие о патриотизме и страданиях поляков, этого оказалось недостаточно для национально-консервативного правительства. Оно возмутилось сценами, в контексте которых поляки представали не героями, а преступниками. Прежде всего в связи с событиями в Едбавне, деревне, где во время Второй мировой войны поляки учинили массовое убийство своих еврейских соседей; в частности, возмущение вызвали ключи от еврейских домов, которые были выставлены в одной из витрин. В итоге Музей Второй мировой войны объединили с новым Музеем на Вестерплатте, показывающим, как в течение восьми дней несколько польских героев храбро противостояли немецкому вторжению. Логика этого музея совершенно другая:
• он отражает только одну точку зрения,
• укрепляет национальный миф тем, что
• акцентирует внимание исключительно на героях и мучениках,
• прославляет героический культ войны.
Этот пример не только наглядно показывает контраст между монологической и диалогической памятью, но и проливает свет на судьбы науки и искусства в условиях нелиберальной демократии. Историческая правда, третий урок истории, больше не стоит на повестке дня в нынешней Польше. Напротив, понятие «Европа» стало теперь в Польше, да и в Венгрии, символом того, что отвергается и с чем приходится бороться. Свобода искусства, культуры, образования и науки – важнейшие опоры критически мыслящего гражданского общества. В Венгрии и Польше эти опоры демонтируют, подменяя их государственным регулированием. Парадоксально, что ныне в ЕС есть правительства, которые видят в Европе врага и набирают голоса избирателей на своей ненависти к Европе.
Но не следует забывать, что эта арена споров, Музей Второй мировой войны, находится в непосредственной близости от другого музея – «Европейского центра Солидарности» в Гданьске (см. выше, с. 67–69). Если «музей Махцевича» превратился в польский национальный музей, то «Центр Солидарности» представляет собой полную противоположность, ибо он позиционирует себя как европейский музей с сильным упором на права человека. Здесь польский музейный ландшафт обнаруживает противоречия и конфликты политического характера, не всегда понятные внешнему наблюдателю. Поэтому не лишним будет добавить некоторые сведения, чтобы прояснить подоплеку создания польских музеев[176].
Осенью 2005 года в Польше произошла смена правительства, которая одновременно привела к фундаментальным изменениям в польской «исторической политике». Пришедшая к власти в 2005–2007 годах консервативная партия ПиС под руководством братьев-близнецов Леха (президент) и Ярослава (премьер-министр) Качиньских завершила политику «подведения финальной черты», которая проводилась во многих посткоммунистических странах и препятствовала решительной декоммунизации. ПиС заимствовала понятие «историческая политика» из немецкого дискурса, сделав его основой национально-консервативной трактовки прошлого. Центральными в этой исторической интерпретации были три темы: борьба против коммунизма, которая хорошо сочеталась с памятью о «Солидарности»; усиление «польскости», исключавшее европейскую трактовку событий новейшей истории; и укрепление польского мифа о жертве, который прочно связывал самовосприятие Польши с представлением о себе как «вечной и невинной жертве вражеского насилия и внешних интриг». С помощью этой новой исторической политики ПиС намеревается возродить национальную гордость Польши, противопоставляя национально-патриотическое историческое сознание леволиберальному европейскому дискурсу предшествующего правительства, на которое ПиС возложила ответственность за «утрату национального единства», поскольку проект «Европа» в ее глазах равносилен новой версии уничтожения Польши.
Итак, борьба за самокритичную мемориальную культуру и европейский проект ведется в Польше с 2005 года. Этот пример показывает, к каким катастрофичным последствиям могут привести борьба правительства за национальную историю под знаком «исторической политики» и декретирование сверху монологически однозначного нарратива. Но при этом также очевидны напряженность и противоречия, которые вновь и вновь возникают, и спор, который не утихает. Пример Польши особенно поучителен, ибо он высвечивает, что стоит на кону в этом споре, насколько хрупок европейский проект и почему так важно стремиться к транснациональному пониманию истории Европы.
Урок четвертый: права человека
Забытая история немецкой миграции
Если и существует история, которая пока еще не нашла свое место в исторической науке, средствах массовой информации и общественном сознании, то это история людей, чьей судьбой стало беженство и изгнание. В чем причина того, что опыт страданий, столь многими людьми пережитый, но неизжитый, до сих пор остается на задворках мемориальной культуры?
Одна из причин в том, что это преимущественно женская история, а историков больше интересуют государственные деятели, генералы и солдаты, нежели гражданские лица, страдающие от войн и их последствий. Беженство и изгнания не дают для исторического исследования никакого выдающегося материала, а потому рассматриваются скорее как побочный ущерб. Эти события слишком хаотичны и безбрежны, чтобы их можно было привести к общему историческому повествованию. Но, возможно, ситуация переменилась.
Миграция, бегство, изгнание – явления отнюдь не новые. Они порождены европейской историей насилия в ХХ веке. Мирные договоры, заключенные после Первой мировой войны и крушения Российской, Австро-Венгерской и Османской империй, перекроили государственные границы, что повлекло за собой перемещение огромных масс населения. Как после Первой, так и во время Второй мировой войны геополитическое изменение границ играло ключевую роль. Под напором военной силы политическая карта Европы постоянно переписывалась, при этом менялись политические режимы и законодательства государств. Например, у такого города, как Лемберг-Львов, между 1914 и 1945 годами власть и государственная форма управления сменялись семь раз, чаще всего приводя к печальным и даже катастрофическим последствиям для его жителей[177]. Там, где люди заселяли территории в ходе многовековых миграционных движений, мирно сосуществуя с людьми иного происхождения и иной культуры, радикальные трансформации произошли в мгновение ока[178]. ХХ век покончил с исконным укладом, практиками и традициями многонационального, многоэтнического и многоконфессионального сосуществования. Первая мировая война породила новые национальные государства. «Модерном» в геополитике ХХ века стало изобретение этнического национального государства с его потребностью «тотального обновления» и готовностью к радикальным решениям. В этом контексте впервые появилось понятие «меньшинства», которое устранило старые охранные права и привилегии, дававшиеся законами многонациональных империй, и сделало целые группы населения целью «этнических чисток». За стерильными формулировками «армянский вопрос» или «еврейский вопрос» скрывались новые формы геноцидальной политики, которая под сурдинку осуществлялась в хаосе войны, не привлекая к себе внимания других государств, не говоря уже об их вмешательстве. (О принципе «универсальной юрисдикции см. выше, с. 123–124.)
После жестоких захватнических и истребительных операций, которые проводились немцами в Восточной Европе во время Второй мировой войны, в начале 1945 года события развернулись в противоположную сторону. Под напором Красной армии, продвигавшейся на Запад, отступали не только солдаты вермахта, но и многие немцы, которые веками проживали на восточноевропейских землях. Расширение жизненного пространства немцев практически совпало с жизненным пространством евреев, селившихся компактно и имевших свою долгую историю. Если немцы возвращались на свою историческую родину, то евреи это сделать не могли – потому, что, с одной стороны, у них не было своей исконной, политически признанной родины, а с другой стороны, евреев, которые заблаговременно не убежали из восточноевропейских областей, немцы со своей бюрократической педантичностью выслеживали, выявляли и тысячами расстреливали поблизости крупных городов, таких как Рига, Каунас, Вильнюс, Киев, или умерщвляли газом в специально созданных лагерях смерти.
Принудительная миграция – пик истории взаимных отношений и насилия, которая принудила целые группы населения во время войны и после нее покинуть родные места. Депортации в лагеря смерти и трудовые лагеря, военнопленные, угнанные на принудительные работы, переселенцы и беженцы стали жертвенным символом тех лет. Фотографии с чемоданами, рельсами, вагонами, поездами, перронами и длинными вереницами беженцев – это современные иконы насильственных перемещений людей. Немцы на себе испытали горечь беженства и изгнания, разделив в полной мере этот опыт травмы как нация. О ежедневных депортациях евреев нынешним поколениям немцев напоминают «камни преткновения» – глядя на них, теперь можно представить себе то, на что некогда закрывали глаза современники и соседи депортированных и о чем они потом «не знали». В катастрофическом финале войны противоположные судьбы сталкивались друг с другом: те самые бомбы, которые обрушивались на жителей Дрездена, спасали евреев, ожидавших в тот день депортации. И это тоже пример диалогической памяти Европы.
Приближавшийся конец войны вынудил двинуться на запад около десяти миллионов немцев, ставших в одночасье беженцами и изгнанниками. Историк Андреас Коссерт[179] поясняет: «Это были не только так называемые имперские немцы из Восточной Пруссии, Силезии и Померании, но и немцы из Поволжья, Прибалтики, Богемии или Румынии, дунайские швабы из Югославии. Это была пестрая масса людей, которых объединяла утрата родины, немецкий язык и культура. Несмотря на сходство обычаев или общую конфессиональную принадлежность, они были очень разными»[180].
Коссерт исследовал историю немецких беженцев и переселенцев в связи со Второй мировой войной и послевоенным временем в книге «Холодная родина»[181]. В центре его книги – драматичная судьба людей, которые веками жили на одном месте, но были вынуждены покинуть его или стали на своей земле чужаками, бесправными врагами государства, обязанными носить нарукавную повязку с буквой «Н» – «немец» (с. 36). В таких обстоятельствах они олицетворяли всех ненавистных немцев, им приходилось нести бремя коллективной исторической вины и расплачиваться за нее. И все это было, как с тревогой отмечал тогда Бертран Рассел, «не актом войны, а сознательной мирной политикой» (с. 39). Те, кому не удалось бежать, оказались «живой репарацией» и были обречены на принудительные работы. Пацифист Бертран Рассел был одним из немногих, кто критиковал в то время Потсдамские соглашения и обратил внимание на связанные с ними серьезные нарушения прав человека (с. 42). Те же, кого не интернировали, не преследовали и не изгоняли, подлежали принудительной полонизации, румынизации и т. д., то есть свою инаковость они не могли проявлять под страхом уголовного наказания.