Усилился шум… Узнают, что она пожертвовала собою ради мужа… Что змея ошиблась… Что невинная взята на небо… И кричат душе:
— Спеши скорей назад, снова вернись в тело свое, раньше, чем тронут его!
Но Мирьям не желает! Дважды испытывать муки предсмертные, — говорит она, — никто не обязан!.. Разве, — прибавляет она, — если эта первая смерть моя заменит смерть Ханании, а он останется в живых!
И голоса раздаются в суде:
— Согласны! Согласны! — Боятся, как бы не опоздала душа!.. И душа Мирьям в мгновение вернулась к телу, Мирьям поднялась с места даже исцеленная, будто ничего не бывало… Радостная, едва переодевшись, вбежала она в комнату к праведникам и рассказала, что с нею случилось… В ту же минуту прибыли два посланца с письмами. Один — от иерусалимского рош-иешиво, другой — от вавилонского главного раввина. В обоих письмах было лишь по одному слову.
— Поздравляем!
О великом ученом, родившемся от брака Ханании и Мирьям, о радостях, доставленных внуком старику ребе Хии, мы, при соизволении неба, расскажем в иной раз.
Пока лишь прибавим, что змею, давшую себя обмануть, сместили, и больше она не показывается…
Гнев женщины
Мораль жизни
дут за городом две еврейки: одна — высокая, полная, с злыми глазами и тяжелой походкой, другая — худая, бледная, маленькая, с опущенной вниз головой.
— Ханэ, куда ты уедешь меня? — спрашивает последняя.
— Подожди, Грунэ, ещё несколько шагов, видишь, туда, к горке.
— Зачем? — продолжает Грунэ, робко, отрывистым голосом, как бы пугаясь чего-то.
— Узнаёшь, идем…
Они подошли к холму.
— Сядь, — говорит Ханэ. Грунэ послушно садится, Ханэ возле нее.
И в тишине теплого летнего дня, далеко от городского шума, начинается отрывистый разговор.
— Грунэ, ты знаешь, кто был твой муж, мир праху его?