Бледное лицо Грунэ покрывается тенью.
— Знаю, — отвечает она, закусив губы.
— Он был сойфером[16], Грунэ, благочестивым сойфером.
— Знаю, — говорит нетерпеливо Грунэ.
— Прежде чем написать букву, он совершал омовение в микве[17]…
— Грубейший вздор! Раза два в неделю, правда, он ходил туда…
— Он был истинным евреем…
— Правда.
— Да будет он заступником нашим.
Грунэ молчит.
— Ты молчишь? — удивляется Ханэ.
— Все равно!
— Нет, не все равно! Пусть он-таки заступится за нас, слышишь?
— Слышу!
— Что скажешь на это?
— Что мне сказать? Я знаю только, что он за нас не заступился…
Пауза. Обе женщины понимают друг друга: благочестивый сойфер умер, оставив вдову с тремя девочками-сиротами. Грунэ вторично замуж не выходила, не хотела дать отчима своим детям, сама работала на себя и на детей, но удачи ей не было ни в чем… «Он не был заступником их!..»
— А знаешь, почему? — нарушает Ханэ молчание.
— Эт…
— Потому что ты грешна…