– Откуда ты такой умный взялся и все знаешь? – проворчал еще один оуновец, но тон у него был не злобный, а скорее безнадежный.
– Оттуда знает, – громко и веско ответил Вихор. – Из штаба, откуда прибыл к нам помогать в борьбе, помогать нам умом, знаниями. И он столько уже навоевал за это время, сколько не навоевал кое-кто из вас за год. Борис ‒ представитель нашего главного заграничного штаба. Он прибыл с заданием. Таких представителей сейчас много поехало по нашим отрядам, чтобы объединить все наши силы в нужный момент. Так что вы его слушайте. Он уж больше вашего знает и понимает. Говори, Борис, говори все, что считаешь нужным сказать. Не сегодня, так завтра половина лагеря уйдет, и бойцов перебьют. А другая половина останется, но и сюда придут фашисты и тоже перебьют. Или не фашисты, а кто? Свои же?
– А может, и свои, смотря кого своими называть, – тихо ответил Коган, и все напряглись, чтобы услышать, не пропустить ни слова из его речи. – Я четыре года в штабе. И приказы сочинял, и инструкции разрабатывал, и на места выезжал, операции готовил, поезда взрывал, мосты, гарнизоны истреблял гитлеровские. А еще я участвовал в многочисленных встречах как эксперт, как человек, который знает, как стрелять, знает, в кого стрелять и почему. А знаете, с кем были встречи? И с англичанами, и с польскими представителями Армии Крайовой, и с лидерами бандеровского крыла. А еще я много документов видел. И наших, и не наших, и даже немецких. Я с немецкими представителями тоже встречался в составе наших переговорных групп. Вы думаете, что вся масса ОУН и повстанческой армии – это патриоты и бойцы, которые только и думают, что о независимой Украине и украинцах?
– Рассказывайте все, – не столько попросил, сколько потребовал Петро и вопросительно посмотрел на отца. Вихор в знак согласия кивнул.
– Я в штабе с тысяча девятьсот тридцать девятого года, – тщательно подбирая слова, стал негромко рассказывать Коган. – Был сначала фанатиком, восторженным патриотом, а потом научился смотреть и слушать. И молчать, чтобы не выдать того, что многое стал понимать. Немцы с тридцать девятого года контактировали с ОУН. И подготовкой командиров для УПА они стали заниматься задолго до начала войны. Когда Германия уже разодрала Польшу, когда чехи сдались и бельгийцы, когда немцы уже вошли в Париж, к нам приехал с группой офицеров полковник Лахузен. С приказами Верховного главного командования Германии тогда ознакомились всего несколько наших руководителей, но я сумел увидеть приказ. Там указывалось, что с целью нанесения молниеносного удара по СССР Абвер-2 для проведения подрывной работы должен использовать свою агентуру и разжигать национальную вражду между народами Советского Союза. Абвер-2 ‒ это не военная разведка, это его подразделение, которое занималось как раз диверсионной и подрывной работой в других странах. Понимаете вы или нет? Германия с нашим руководством уже тогда решала, как нападет на нашу страну и с помощью украинцев будет убивать население. Да, Украина была тогда частью большой страны, а руководители ОУН, сидевшие за границей, с врагом решали такие вещи. А как называются люди, которые сдают свою страну врагу и вместе с ним убивают свой народ? И еще надеются после победы этого врага над своим народом получить кусок вкусного пирога и остатками этого народа править? Естественно, не самостоятельно, а по указке врага.
– Иуды, – за всех ответил Петро. – Такие люди называются иуды.
– Правильно, – кивнул Коган. Он понимал, что сейчас идет ва-банк. Ему могли не поверить и убить. Но сейчас самый удобный случай, чтобы попытаться сделать так, чтобы поверили. – Так вот я обомлел и ночь не спал, после того как прочитал в этом приказе такие интересные вещи. Например, что даны указания руководителям украинских националистов агентам Мельнику (кличка «Консул-1») и Бандере сразу после нападения Германии на Советский Союз организовать провокации на территории Украины: антисоветские выступления масс украинского населения; поджоги зданий органов местной власти, продуктовых складов; убийства представителей власти и командиров Красной армии. Важно вести подрывную деятельность в ближайшем тылу советских войск и создавать у международной общественности представление, что происходит разложение советского тыла и что советский народ не со своей властью.
– Значит, и Мельник тоже? – с угрозой в голосе спросил один из оуновцев, но Коган проигнорировал его тон и спокойно продолжал рассказывать:
– Я помню свое состояние, когда началась война, я помню, что чувствовали те из нас, что и правда были патриотами. Горели украинские города, убивали людей, уничтожали села, хлеба горели в поле. Немецкие танки давили женщин и детей из разбомбленных эшелонов. А руководители штаба помогали врагу. И эти люди называли себя украинцами и убеждали всех, что они сражаются за свой народ. С кем? Со своим же народом? Абвер тогда посчитал, что Мельник делает мало и его работа малоэффективна. Вы думаете, что это народ пошел за Бандерой и он набрал больше голосов и поэтому возглавил ОУН? Да хрен вам! Абвер так обстряпал это мероприятие, чтобы оно выглядело как демократическая победа сторонников Бандеры. На самом деле фашисты его просто купили, и он пообещал, что в лепешку расшибется ради своих новых хозяев. И немцы организовали его освобождение из тюрьмы, куда он был заключен польскими властями за участие в террористическом акте против руководителей польского правительства. Бандере никогда не было дела до Украины, он занимался терроризмом в другом месте, но тут ему велели стать украинским националистом. И он им стал, получил власть и принялся отрабатывать свои «тридцать сребреников».
– Грязное это дело, – покачал головой старый оуновец.
– И даже еще грязнее, чем вы думаете, – кивнул Коган. – Немцы помогли Бандере создать националистический батальон «Нахтигаль», который они намеревались использовать для диверсионной деятельности. Но уже через две недели после того, как фашисты взяли Львов, даже до Гитлера дошло, что «Нахтигаль» не тылы Красной армии разносит в клочья, не вермахту помогает с победами продвигаться по территории СССР, а занимается совершенно другим. Бандера с помощью «Нахтигаль» устроил такое, что в немецком Генштабе переполошились. Бандера превратил тыл немецкой армии в поле для своих личных разборок с поляками.
– Немцы поляков пожалели? – осведомился Вихор.
– Нет, – усмехнулся Коган. – Дело тут не в жалости. Для чего им нужен был Бандера? Для того чтобы хаос был в советских тылах, а не в своих. Немцам нужно было, чтобы люди на оккупированных территориях гнули спину на оккупантов, на их рейх работали, а не с перерезанным горлом валялись в канавах. Бандера чудом не угодил в концлагерь. И не потому, что его пожалели или он оказался таким незаменимым. Нет, просто времени было жалко на создание другого лидера, да и руководству Абвера надо было как-то оправдаться перед Гитлером. Вот адмирал Канарис и выгородил Бандеру. А спасать его было для чего. Например, чтобы выяснить, на какие счета швейцарских банков утекла немалая сумма денег, выделенных немецкой разведкой на финансирование ОУН.
– Вот, значит, как, – тихо сказал Петро.
– Так, – кивнул Коган. – А вы всерьез думаете, что на Западе кого-то интересуют украинцы? Нет, на Западе сидят политики и финансисты, которые озабочены лишь одним – ослаблением России, Советского Союза, не важно, как называется эта страна. Но вот народ там живет могучий и неподкупный. И очень сильный. И никому на Западе не нужна сильная Россия, никогда не была нужна, и испокон веков ее пытались ослабить, разорить. Сейчас пришел черед Украины и украинцев стать инструментом для борьбы Запада против России. А для такой борьбы нужно мясо. Пушечное мясо. А вы молодцы, вы только что не пошли на поводу у Запада и не перерезали друг друга.
– Мало того, что нас Советы мордовали, Москва грабила, так теперь и Запад, что ли? – начал ворчать один из оуновцев, но его неожиданно перебил Вихор:
– Кто тебя грабил, Свирид? Вон Саенко после Гражданской пожил под Львовом, он понял, кто и как грабит. Батрачил и плетей получал почти каждый день, за что, а, Свирид? Расскажи. Работал плохо?
– Они меня москалем звали, за то и пороли. А работал я как все. Может, даже и лучше. Мовы ихней не знал, вот и били. То кнутом, то в зубы.
– Это, конечно, серьезная вина, – усмехнулся Коган. – Не считать человеком того, кто на твоем языке не может разговаривать. А вот Гитлер, я думаю, ни слова по-украински не знает. И Черчилль. Они не люди, вы и их будете в морду бить? Или перед ними на задних лапках плясать. С русскими на каком языке говорили? Здесь перед войной, в сороковом, в сорок первом?
– По-всякому говорили, – вставил кто-то сбоку, – и все друг друга понимали. И песни пели и наши, и русские.