– Ну, я не только по уголовникам специалист, – отозвался Буторин. – Тут вам такого рода спец и не понадобится. Ни картотеки, ни блатхаты, ни дружков. Они же все из разных мест. Большей частью с оккупированных территорий. У меня другой опыт есть – в задержании, как вооруженных бандитов брать. Тут помочь смогу, если что. Так что мне с вами теперь на все ваши «шухеры» выезжать. Оружие найдется для меня?
– Найдется. Этого добра у нас хватает. Есть и винтовки, и автоматы.
– Мне пистолета хватит. Автоматами пусть вон хлопцы балуются.
– Найдем и пистолет. А ты вот скажи, Виктор Алексеевич, как человек, который со всякими грязными личностями сталкивался в большом количестве. Вот диверсанты, они, что же, забыли советскую власть, все, что народ завоевал? Чего им такого фашист наобещал, что они легко против своего же народа идут? Неужто из-за денег? Куда их девать? Сколько ни дай, есть их не будешь и в могилу с собой не заберешь.
– По-разному, – помолчав, ответил Буторин, грея ладони о стакан с чаем. – Оно ведь как, Кузьма Иванович, в жизни бывает… Жил себе человек, жил, все шло по накатанной, все спланировано – дом, работа, семья, друзья. Санаторий раз в год в Гаграх, а то и просто в деревню к родителям на месяц, чтобы от заводского дыма отдохнуть или от пыльной конторки своей. Понимаешь, никто и не знал, что нет в человеке внутренней силы. Воли нет. Он – как все. А когда пришла беда, когда один остался, тут все по-разному поступают. Почву привычную из-под ног выбили. Кто со страха за свою жизнь, кто за кусок хлеба. Ведь каждый жрать привык. Вот и идут служить фашистам. Нет в них стального стержня, пусто внутри.
– Страшные вещи ты говоришь, Виктор Алексеевич, – покачал головой Васьков. – Это что же, по-твоему, я вот на заводе рядом со многими людьми из года в год, а клюнь их жареный петух, и что же, половина Родину предаст? Потому что жрать хотят сладко и спать на мягком?
– В том-то и дело, что не половина и не десятина, – засмеялся Буторин. – Мало таких, но они есть. Находит их враг. Но есть и просто такие, кто против советской власти. Вот кто страшнее всего. Трус он – что на этой стороне, что на той. Он всегда, чуть что, лапки вверх поднимет. А вот враг по убеждению, недобитый еще в Гражданскую, тот опасен своим коварством. Он умен потому, что идейный. И таких больше всего надо опасаться!
Они еще долго сидели и тихо разговаривали о диверсантах, о Красной Армии и о том, когда же удастся переломить врага и погнать его со своей земли. Вспоминали тех, кто ушел на фронт, тех, кто погиб. И тех, кто погиб здесь, в тылу, сражаясь с врагом: и зенитчиц, и милиционеров, и бойцов истребительного батальона. За последний год троих схоронили. А кто-то калекой остался, кого-то подняли в госпиталях.
– Ну что же, товарищ Буторин. – Васьков протянул руку и крепко пожал ладонь прикомандированному специалисту. – Ты человек умный, опытный. И рассуждаешь правильно. Не зря мне велено к тебе прислушиваться, советоваться с тобой, когда столкнемся с врагом.
Телефон зазвонил резко, с отвратительным злобным дребезжанием. Дневальный чуть не выронил винтовку, поспешно схватил трубку стоявшего рядом на тумбочке аппарата.
– Истребительный батальон, дневальный Сидорчук! – Выслушав голос в трубке, дневальный посмотрел на Васькова: – Тревога, Кузьма Иванович! Велено подниматься по тревоге!
Буторин вместе со всеми выбежал на улицу, где их ждали заведенные полуторки. В ночном небе, заслоняя звезды, темнели черные туши дирижаблей. Гул авиационных моторов был уже различим, только трудно было определить направление. В небо взметнулся один луч прожектора, второй, третий. И вот уже севернее города заметались в своей смертельной пляске яркие лучи прожекторов, выискивающие жертву. Как клинки кинжалов, они вспарывали небо, надеясь найти врага, вцепиться в него, поразить его россыпью разрывов зенитных снарядов. Начали бить пушки…
Подпрыгивая на ухабах, машины выскочили к двухэтажному кирпичному зданию. Часть крыши и две стены снесло взрывом. Остальное горело, по площади были разбросаны горящие обломки бревен, стропильных балок, где-то рядом истошно кричала женщина. Подбежавший милиционер кивнул Васькову, видимо, знал его хорошо.
– Женщина одна видела, говорит, парашютист. Там, где к Волге спуск за Соколовой горой.
– А у тебя что?
– Фугасная, полшколы разнесло. Сторожа убило и техничку. Говорят, еще кого-то видели в момент взрыва.
– Я тебе оставлю десяток человек, может, успеете разобрать завалы! – крикнул Васьков и повернулся ко второй машине: – Савченко, к машине! Помогите здесь участковому. Дима, а ты половину своих сажай во вторую машину – и за нами. Поехали, поехали!
Буторин трясся в кабине рядом с Васьковым и смотрел вокруг. А ведь это не первый раз. Это продолжается уже второй год. Фронт приближался, налеты участились. Немцы рвались к мосту, к заводам. И не фронтовой город, а вот ведь сколько людей гибнет. Теперь еще и парашютисты…
Маринин явно пытался смягчить ситуацию или не знал общих сводок по Поволжью. Платов приводил цифры пострашнее: за последние три месяца в Поволжье от Сталинграда до Куйбышева было выброшено до полусотни диверсионных групп разного состава. Мало им огня от авиационных налетов, так еще с ножами и взрывчаткой ползут. Скулы бывшего офицера разведки сводило до боли. Трудно, очень трудно, видя все это, пропуская через свое сердце, потом брать диверсантов живыми. Хотелось просто ловить их и нажимать на спусковой крючок. Как на фронте!
– Михаил Юрьевич, помилуйте, как же это можно? – Начальник цеха Храмов схватился за голову. – Металл должен остыть. И потом, движение кран-балки ограниченно, он не может двигаться быстрее. Инерция! Вы же инженер, вы понимаете, чем может закончиться перемещение многотонных грузов с большей скоростью, чем это предусмотрено нормами безопасности.