– Чаек – это хорошо, чаек это просто замечательно, – с довольным видом проговорил Сосновский. – А помощница у вас шустрая какая, Игорь Иванович. И чай, видать, заваривает отменно, а?
– Обыкновенно завариваю, – сконфуженно пробормотала женщина, а потом с улыбкой спросила: – Игорь Иванович, еще что-то нужно? Вы скажите, я тут, в приемной буду.
– Хорошо, Любочка, – кивнул Трунев со странным выражением лица. Было в нем тоже какое-то неуместное смущение. – Ты иди. Ничего больше не нужно.
– Мне не трудно, Игорь Иванович, – попыталась возразить женщина и даже для убедительности прижала кулачки к груди, но Трунев посмотрел на нее строго, и Люба поспешно вышла.
– Секретарша? – поинтересовался добродушно Сосновский, прекрасно зная, что у Трунева нет секретарши, по штату она ему не положена.
– Люба-то? – Трунев посмотрел на собеседника и смутился. – Нет, она экономист.
– Вы, Игорь Иванович, не думайте, я тоже человек. И Люба человек, и вы, черт возьми, тоже человек. И если в наше трудное время вы можете кому-то помочь, облегчить хоть в чем-то жизнь, то это надо делать. Она очень обаятельная молодая женщина. Может, ей из-за этого легче будет выжить, пережить войну.
– Ох, перестаньте, Михаил Юрьевич, – отмахнулся Трунев с грустью. – О чем это вы? Я женат, у меня дети. Какое уж тут… И в мыслях не было!
– Ну, в мыслях, положим, было, – тихо отозвался Сосновский и похлопал инженера по руке. – Что вы, в самом деле, я не парткомиссия, я нормальный мужик. Не мое дело, что у вас с Любой…
– Господи, да что у меня может быть с Любой! С чего вы взяли. Ну, благодарность это и всего-то. Понимаете, благодарность!
– С благодарностью смотрят иначе, – грустно заметил Сосновский. – А тут обожание, она же готова вам все отдать, только намекните. Она ждет, надеется. Ведь вы все это и без меня знаете, Игорь Иванович?
– Знаю, – неожиданно согласился Трунев. – И мог бы воспользоваться давно, мне только шаг навстречу сделать. Она и сама намекала, и просила даже. Только у меня семья, жена, Михаил Юрьевич. Как же я могу-то? Ей настоящий мужчина нужен – холостой, чтобы семью создать. А не по углам и подсобкам тискаться с женатиками разными…
Это было похоже на правду. Михаил Сосновский имел большой опыт общения с людьми хитрыми и не очень, с профессиональными дипломатами и разведчиками. Понять и оценить, насколько искренен в разговоре человек, он мог.
– Благодарность, вы сказали? – напомнил Сосновский фразу.
– Да. Она давно пытается к надежному плечу прижаться, опору найти. Эвакуированная она. За нее очень просил инженер Лысаков, мой старый товарищ. Еще по институту. Она его жену спасла во время бомбежки. Они в одном эшелоне ехали, когда налетели фашисты. У Лысакова жена ногу сломала, рассекла руку, кровотечение сильное было. Если бы не Люба, она бы просто истекла кровью. А та ее собой закрыла, перетянула руку, остановила кровь. Из подручного хлама смастерила шину. А когда немцы улетели, вытащила ее из-под вагона, помощь нашла.
– Для экономиста Люба очень хорошо умеет оказывать первую помощь.
– Она закончила курсы санитарок, хотела на фронт, но в последний момент у нее какой-то срыв произошел, с сердцем нелады. Комиссовали сразу после курсов. Признали негодной для армии – как бы она с больным сердцем таскала на передовой бойцов? Да и в госпитале их потаскать пришлось бы, попади она в тыловую санчасть. Везде у санитарок работа тяжелая.
– Так вот она какая, ваша Люба, – улыбнулся Сосновский.
– Одинокая она и несчастная.
Сосновский отхлебнул горячего чая и стал смотреть в окно. «Ну, кажется, контакт с Труневым наладился, – подумал он. – Началось откровение. Теперь поддержать его, не отпустить, пусть войдет в привычку. Откровенничать с ним нельзя, но сведения получать можно. Нам нужно врага найти, если он есть. Найти путь, которым враг попытается пробраться на завод. И путь этот перекрыть, а заодно и врага за руку поймать. Данные нужны о его хозяевах: где и как готовят, кто готовит, какие цели и масштабы. И где на заводе слабое звено. А Люба ничего! Несчастная и одинокая? Слабая женщина?»