Шелестов поступил проще. Он схватил второго немца за горло, сильным толчком колена в поясницу опрокинул его на землю и коротким резким рывком сломал ему шейные позвонки.
Расстегнув ремни убитых, Шелестов и Сосновский стянули с них подсумки с автоматными магазинами. Затем Максим, забросив за спину трофейный автомат, подхватил пулемет, указав Михаилу на две коробки с лентами.
Позиция напрашивалась сама собой. Две горящие машины перегораживали дорогу, и они же ограничивали обзор. Ложиться рядом с ними – означало быть на виду у немцев в тот момент, когда те почти все находились в темноте. Шелестов перепрыгнул канаву возле дороги и поднялся на несколько метров выше по склону, туда, где деревья были пореже и где красовался большой плоский камень.
Они почти успели добежать до намеченного места, когда на дороге стали рваться гранаты, а потом застрочили автоматы. В пальбу включился пулемет. Несколько фар сразу погасли, немцы бросились в разные стороны и открыли ответный огонь. Эффекта неожиданности, на который рассчитывал норвежский командир, кажется, не получилось. Убито и ранено было всего человека четыре немцев. Гитлеровцы открыли шквальный огонь по нападавшим. Два пулемета начали поливать лес свинцом. Падали сбитые пулями ветки елей, от стволов летела кора, сыпалась хвоя. Не прошло и минуты, как немецкий офицер снова начал махать руками, укрываясь за грузовиком. Солдаты стали обходить норвежцев справа и слева.
– Какого черта здесь происходит? – зло бросил Сосновский, опускаясь рядом с Шелестовым и открывая коробку с пулеметной лентой. – Норвежцы спятили? Сразу все?
– Не знаю, но мы хоть как-то можем им помочь, – буркнул Максим, дергая затвор пулемета. – Ну, сволочи!
Первая же длинная очередь прошила дорогу, взметая фонтаны рыхлого снега и камней. Несколько немецких солдат повалились как подкошенные. Остальные бросились искать укрытие. А Шелестов все бил и бил по ним. Теперь он стрелял очередями покороче. Надо сбить темп атаки, заставить противника укрыться, главное – отвлечь на себя гитлеровцев и дать возможность норвежцам отойти, поняв, что эта цель им сейчас не по зубам.
С визгом рикошетили от камня немецкие пули. Стрельба не прекращалась и на другой стороне дороги, где расположились партизаны. Там бил пулемет, но он вскоре замолчал. У Шелестова заканчивалась вторая пулеметная лента. При такой скорострельности, которой обладал немецкий пулемет, патроны кончались очень быстро, хотя эффект от такой стрельбы был ужасающим. Максим насчитал пятнадцать убитых и раненых гитлеровцев. И это притом, что большинство из них пытались укрыться за своими машинами.
Сосновский вскочил и бросился в сторону, заметив там какое-то движение. За деревом в обнимку лежали двое норвежцев. В одном из них Михаил узнал Хольмена. С окровавленной рукой и лицом он пытался тащить своего товарища. У второго на куртке в районе груди и живота виднелись рваные дырки от пуль.
Сосновский потряс Хольмена, горячо шепча ему на ухо:
– Брось его, он мертв! Умер он, не надо тащить, вставай, я помогу тебе.
Командир как будто очнулся. Он поднял окровавленное лицо и посмотрел на русского, потом осторожно опустил своего мертвого товарища и оперся на руку Сосновского. Так они добрались до позиции Шелестова. Тот отложил бесполезный пулемет и, держа наготове «шмайсер», посмотрел вниз. Стрельба утихала. Еще несколько очередей, потом взорвалась граната, и все стихло.
– Кажется, все, – хмуро сказал Шелестов. – Уходить надо. Бери его, Миша, я буду прикрывать, если что. Устанешь, поменяемся.
Они шли несколько часов, пробираясь то по глубокому снегу, то по каменистой почве, где снега не было совсем. Дважды пересекли дорогу, старательно осмотревшись, чтобы не нарваться на немцев.
Сосновский с Шелестовым менялись каждый час. Хольмен был плох, часто на него накатывал обморок, приходилось останавливаться и приводить его в чувство. Он озирался и показывал рукой направление. И тогда его тащили дальше. Никто ни о чем норвежца не расспрашивал. Не время, да и не место для этого.
На море поднялся шторм. Сюда, на плато, доносился шум прибоя и все те же удары колокола. Хольмен указал рукой на деревья, густо стоящие на краю каменной гряды. Его перетащили туда. Шелестов наломал елового лапника. На него положили раненого норвежца. Отдышавшись, Хольмен набрал полную горсть снега и растер себе лицо. Потом посмотрел на наручные часы.
– Все было не зря, – сказал он по-немецки.
Сосновский удивленно глянул на партизана и стал переводить Шелестову. Норвежец говорил неторопливо, слабым голосом, но речь его была осмысленной и уверенной. Чувствовалась в этом человеке внутренняя сила и несгибаемая воля. Но то, что от него узнали русские, озадачило их.
– Та колонна на дороге, – говорил Хольмен. – Она могла идти сюда. Дорога вела к Квиннгераду, и мы не могли допустить этого. Нужно было любой ценой обезопасить место высадки десанта. Колонну нужно было остановить, уничтожить или нанести ей урон, чтобы снизить их боеспособность.
– Десант? – Сосновский уставился на норвежца. Потом спохватился и перевел эти слова Шелестову. – Какой десант, чей? Кто будет высаживаться, зачем? Это вторжение подразделений норвежского Сопротивления? Вы начали активные боевые действия по освобождению? Или это англичане?