Показалась женщина средних лет. Она прижимала к груди пустой таз – видимо, хотела снять высохшее белье. Но в доме заплакал ребенок, и женщина побежала обратно. Малыш оказался покладистым, вскоре замолчал. Появился мужчина в жилетке и с бородой, закурил. Сделал пару кругов по двору, потом вернулся в дом.
Собаку хозяева не держали, поэтому Павел решился: выбрался из канавы и побежал к околице. Нужные «в хозяйстве» вещи он присмотрел заранее: широкие штаны подходящего размера и тонкую шерстяную кофту с глубоким вырезом. Воровать одежду до текущего дня не приходилось, по крайней мере, у живых. Жизнь давала крутой поворот, менялись и повадки. Было очень стыдно! Но для чего нужны исключения из правил? Он сдернул с веревки одежду, прищепки выстрелили в небо.
Воровато озираясь, припустил дальше мимо глиняного метрового забора, опутанного вьюном. Впереди за сараями послышались мужские голоса. Павел резко сменил направление, перевалился через глиняную ограду и побежал к распахнутой двери одного из сараев. Не сказать, что он боялся французских крестьян, даже с ворохом чужой одежды в руках, но сдать его могли. Пусть не сразу, позднее, но что это меняет?
Романов перепрыгнул через порог, завертелся. Сарай был просторный, густо пахло перепревшей травой (в углу возвышалась гора сена). Туда он и подался, когда голоса за порогом стали громче. Пробрался в угол и рухнул в траву, как в пуховую перину. Станут ли случайные прохожие заглядывать в чужой сарай?..
Голова не работала. Он зарылся в сено и замер, стал слушать. Мужчины прошли мимо.
Но интуиция все же не подвела – брякнула антабка, соединявшая ремень с корпусом карабина. Сомнительно, что по деревне разгуливали макизары – французские партизаны, осложняющие жизнь оккупантам. Возможно, это местные полицейские на службе у режима…
Голоса затихли. Настала хрупкая тишина. Потом за стенкой что-то захрюкало (интересно, что?). Ароматы царили убийственные. В дальней стене имелся еще один проем – очевидно, сарай соединялся с другими подсобками.
Павел выбрался из травы и начал быстро переодеваться. В штаны и кофту впитался козий запах, но они были чистые. Самому бы не мешало помыться, прежде чем натягивать свежие портки… Свою грязную одежду он затолкал под солому и сел передохнуть. Слишком много движений, организм к такому еще не подготовился. Когда он ел в последний раз? Целую вечность назад, в лагерной столовой, под дулами автоматов. От слабости кружилась голова. Он привстал. Ноги подкосились, и он рухнул обратно в траву. Подленькие мысли витали в голове: «Стоит ли суетиться, куда-то спешить? У тебя вагон времени, пока немцы не схватят и не вернут в концлагерь. Наслаждайся жизнью, майор, поспи, здесь нет никого. Часок отдохнешь – пойдешь дальше, если придумаешь куда». Сопротивляться соблазну было невозможно, душистое сено манило, обволакивало. Он сдался: со стоном повалился в его объятия, начал зарываться, но до конца зарыться не успел – уснул.
Проспал Павел недолго – кто-то испуганно ахнул, обнаружив в соломе чужака. Майор вскочил на колени, стиснув кулак. Не сказать, что это была минута славы. В краденой одежде, лохматый, с воспаленными глазами – он сидел в соломе и потрясал костлявым кулаком. Рядом в той же позе сидела испуганная девчушка лет восемнадцати и таращила на него лучистые глаза. Она была одета в шерстяное платье с глухим воротом, светлые волосы спадали с плеч. Девушка сглатывала и облизывала губы. Павел облегченно выдохнул, опустил кулак. Сонная дурь еще не выветрилась. Он поднялся. Девушка тяжело задышала, сузила глаза. Только сейчас он заметил, что она держит палку. «Оружие» лежало в соломе, девушка сжимала его так крепко, что побелели костяшки пальцев.
– Тихо, мамзель, тихо, не надо нервничать, все хорошо…
Мог бы и вспомнить, что знает французский! Но много он соображал в ту минуту?
Зачем-то резко встал, и девушка вскрикнула, решив, что ее атакуют, сжала палку двумя руками. Павел опомниться не успел, как она с размаху ударила его по голени. Острая боль швырнула майора обратно, он глухо выругался. Круги плясали перед глазами. Вот же паршивка! А такая ангельская мордашка!
– Папа! – вскричала девушка, сделав ударение на последний слог.
Вот это совсем не входило в его планы. Но боль душила, Романов не мог передвигаться. Хорошо, если она не сломала ему ногу. Девушка поднялась, отступила на шаг и подняла палку на всякий случай. Он что-то бормотал, пытался разогнуться, просил не бить. Ума хватило перейти на французский язык, но это не впечатлило его мучительницу.
Сарай действительно соединялся с другими помещениями. Из дальнего проема выбежал знакомый мужчина с бородой и вскинул охотничье ружье. Надо же было спрятаться именно на их территории! Павел разогнул спину и поднял руки. Палец крестьянина подрагивал на спусковом крючке. Он медленно подошел и мотнул головой девушке, чтобы отошла подальше.
– Не стреляйте, месье, я не разбойник, – прохрипел Павел. – Просто шел мимо и залез в ваш сарай, чтобы передохнуть. Если не возражаете, я пойду дальше…
Вбежала женщина с оглоблей в руках – ее он тоже видел во дворе. Женщине было за сорок, ее лицо сохранило приятные очертания. С натяжкой ее можно было назвать симпатичной. Но только не в этот момент, когда она защищала свой дом. Лицо француженки перекосилось, она шагнула вперед, вздымая оглоблю, будто знамя Парижской коммуны.
– Эй, минуточку! – возмутился Павел. – Все в порядке, я никому не сделаю ничего плохого!
Теперь точно не сделает. Женщина сурово смотрела, застыв со своей оглоблей. Ее супруг держал пришельца на мушке, при этом сохранял дистанцию и с ружьем обращался грамотно. Девушка, их дочь, отступила на задний план, но с палкой не рассталась. В глазах мадемуазель заблестело что-то сатирическое.
– Надеюсь, мы разрешим это маленькое недоразумение? – предположил Павел. – Позвольте мне уйти, и мы забудем об этом неприятном инциденте.