Он покосился через плечо. Вермон расхаживал поблизости, вслушивался в разговор и делал вид, будто что-то понимает.
– Слушайте, не убивайте меня, – взмолился Карпуха. – Легче станет от моей смерти? Я с вами могу остаться, фашистов бить буду. Ошибся я, что к ним на службу пошел, но все ведь ошибаются…
– Верно. Только в твоем случае ошибку придется смыть кровью. Неискренен ты, Карпуха. Сам-то понимаешь, что сказал? Одно дело, если бы ты сам пришел, по велению души и все такое. А тебя как задержали? Не собирался ты, дружок, осознавать свои ошибки… Кстати, почему Карпуха? Тебя Карпом кличут?
– Пашкой меня кличут, – буркнул пленный. – Фамилия Карпухин.
Тезка, значит. Павел поморщился – брезгливость не проходила. Не любил он предателей, не понимал, как так можно. Пусть ты ненавидишь свое государство, черт с тобой, но чтобы стрелять в свое же гражданское население – а именно этим, как правило, и занимались части РОА…
– Давай без пустой болтовни. Рассказывай, каким ветром ваших вояк занесло во Францию? Откуда прибыли, в каком количестве, какую задачу вам поставили? Финтить начнешь – позову дружков, они злые сегодня, пытать будут до кровавых соплей. Умрешь не скоро, изведешься весь. Так что излагай по порядку.
– Из Польши мы прибыли, – обреченно вздохнул Карпухин. – На фронт не отправляли, в пригороде Варшавы лагерем стояли. Туда как раз кавказский легион вермахта прибыл, чтобы горожане не бузили. А наши два полка – в эшелоны и на Запад… Я в шестнадцатом полку служу, командир – полковник Бурмистров… Сказали, что один полк – под Дижон, другой – в Бельфор. Позавчера на станцию прибыли, комполка речь зачитал, мол, надо помочь нашим французским братьям побороть партизанскую заразу – расползается, как плесень. Уничтожать безжалостно и все такое… В полку девятьсот штыков, это я точно знаю… Наш батальон восточнее Бельфора послали, сюда. Комбат – майор Рустамов. В батальоне примерно триста штыков, люди из России, Украины, есть татары, башкиры. В основном бывшие военнопленные, но есть и добровольцы с оккупированных территорий, и бывшие беляки и их отпрыски… Нашу роту в этот район определили. Командира обер-лейтенанта Суздалева вы, кажется, убили, он на мотоцикле был. На контроле три деревни – Соли, Губерне и еще какая-то, не помню. В Соли смотр должен был пройти, эсэсовцы туда приехали… Это все, больше ничего не знаю… Послушайте…
– Тихо, парень, – Павел приложил палец к губам. – Не растрачивай себя, о вечности подумай. За сведения спасибо, считай, напоследок сделал доброе дело, и в тех краях зачтется, – он покосился на небо.
Пленный что-то бормотал, извивался, повысил голос («да люди вы или нет?!»). Павел кивнул Вермону – дескать, источник себя исчерпал. Выступил вперед Энди Грир, майор британской морской пехоты, извлек из-за пояса бесшумный пистолет Wilrod. Карпухин завертелся, запищал по-детски…
Следующие два дня на холме тянулись черепахой. Партизаны в этой стороне не были обременены боевыми задачами. Люди чистили оружие и морально готовились к грядущим боям – в основном спали. Генка Кривошеев рассказал все смешные истории, которые знал, и пошел на второй круг. Брянцев стонал, что он это слушает уже в сто первый раз.
В строю у Жака Вермона остались двадцать три человека. Погибших похоронили, раненых распределили по окрестным деревням. Дважды прибывали гонцы из Соли, сообщали, что в деревне все спокойно. Обвальных карательных акций пока не было, да и вряд ли их планируют, учитывая, что два десятка тамошних мужчин служат в полиции. В деревне стоит небольшой немецкий гарнизон. В чистом поле расположилась рота РОА. Следы партизан, убивших их людей и командира, пока не выявлены, эта новость успокаивала.
Павел вспоминал склонившуюся над ним Мирабель и мысленно плыл по ласковым волнам.
Но на третий день все изменилось. Гонец, отправленный в Соли, – некто Качарян, бывший военнослужащий армянского легиона вермахта, сполна искупивший вину и оставшийся в живых, – вернулся с испуганным лицом и отнюдь не благой вестью: власовцы на подходе! Не меньше трех взводов полностью экипированных солдат лезут на скалы и при этом отчетливо понимают, куда идут. Следуют в направлении Зеленого ущелья, откуда прямая дорога к партизанской базе. Через полчаса будут в ущелье, через час осадят базу. Рассуждать, кто предал, было, мягко говоря, неверно. Жак Вермон принял единственно правильное решение: встретить нежеланных гостей всеми имеющимися силами. Он носился, как белка, по холму и подгонял людей собирать оружие, боеприпасы и укрываться в ущелье. Партизаны схлынули с горы, как сель, и бросились в разреженный кустарник, устилающий подступы к вершине.
Наконец-то стоящее дело! Пусть и не соответствующее воинской специальности!
Стучал по бедру немецкий подсумок, наполненный обоймами к карабину. Люди бодрым маршем направлялись к ущелью – обойти его противник не смог бы при всем желании. Приказы Вермона никто не обсуждал, выполняли четко и быстро.
Склоны ущелья были завалены булыжниками, отколовшимися от скал еще в доисторическую эпоху. Среди камней произрастали искривленные ели, щетинился кустарник, расползался диковинный можжевельник. По дну ущелья тянулась узкая тропа, заваленная камнями, – единственное проходимое место.
Павел залег в буреломе, сломал мешавшие обзору ветки. Рядом кряхтел Кривошеев, уверяя, что «эта хрень» назойливо напоминает ему сибирскую тайгу. Брянцев работал молча: отбрасывал ветки, вил себе гнездо. Люди лихорадочно обустраивали позиции. Пробежал на левый фланг Ковальский с пулеметом «МГ-42», за ним с коробками патронов семенил чернявый Марсель.
– Всем спрятаться, не высовываться! – покрикивал Вермон. – Грир, Манчини, давайте наверх, на склон! Эй, граждане, раньше времени не стрелять, подпустить ближе! Огонь – по команде!
Публика в отряде была разношерстная, но все действовали слаженно. Прошло несколько минут, над ущельем повисла тишина. После десяти минут кромешного безмолвия партизаны начали ерзать. Зароились мысли, что их крупно надули, но тут началось.
Среди кустов замелькали немецкие каски и серо-зеленые суконные мундиры. Солдаты были вооружены до зубов, обвешаны амуницией. Они приближались, выходили на тропу. Издали они ничем не отличались от солдат вермахта, но вблизи все стало понятно. Другие петлицы, другие погоны, на рукавах шевроны с царским Андреевским флагом и надписью «РОА». Лица предельно славянские, многие обросли щетиной.