– Вояки, мать их за ногу, – выразился Кривошеев, припав к прицелу. – Освободители – надо же, полмира уже освободили, и все им мало.
– Давай, Генка, врежь им, – похмыкивал Брянцев. – Пусть знают силу русского оружия.
– Благословляете, батюшка? – сдавленно хохотнул Генка. – И чего он тянет, этот Вермон? Пора уже!
Власовцы валили толпой, держать строй в этих условиях было невозможно. Впереди вышагивал офицер с каменной миной – опухший, видно, любитель приложиться к бутылке во внеслужебное время.
– Огонь! – прокричал Вермон.
– Ну спасибо, отец родной… – ворчливо прокомментировал Генка.
Беспорядочная стрельба стала сюрпризом. Первая пулеметная очередь пригвоздила к земле офицера и двух солдат. Остальные бросились назад, но бежать было некуда – их товарищи по инерции шли вперед. Власовцы орали, получая пули в спины. Хлопали ружейные выстрелы, надрывался пулемет. В первые мгновения положили не меньше десятка врагов. Хищно ржал Кривошеев, бегло стреляя из «МП-40». Брянцев разрядил карабинную обойму, перевернулся на спину, деловито перезарядил. Павел стрелял неторопливо, получая какое-то извращенное удовольствие от процесса. Мелькали перепуганные лица, у кого-то с головы свалилась каска.
Перебежал, пригнувшись, невысокий боец с выстриженными висками. В глазах у него стояла лютая тоска. Видать, не напрасно – Павел плавно потянул спусковой крючок. Боец споткнулся, клюнул мордой.
Власовцы попали в незавидное положение. Часть отряда отступила, другие разбегались, лезли в камни. Но только незначительной части удалось укрыться. Командовать было некому – офицер лежал на тропе, не подавая признаков жизни. На открытом пространстве остались только мертвые тела. Пулемет замолчал – Ковальский менял ленту. Но остальные стреляли без остановки. Как только за камнями кто-то начинал шевелиться, туда мгновенно направлялся весь огонь. Выжившие солдаты рассредоточились по дальним кустам и злобно матерились.
– Дьяченко, командуй! – проорал кто-то. – Ты сержант или хрен собачий?!
Младший командир пребывал в растерянности: одно дело – следовать указаниям офицера, а другое – самостоятельно принимать решения.
Из кустов открыли огонь по залегшим партизанам – власовцы в арьергарде расчехлили пулемет. Но это продолжалось недолго – Ковальский, когда-то служивший в невезучей польской армии, вставил ленту и теперь самозабвенно поливал кустарник. Выкатился мертвый вражеский пулеметчик. Полз второй, пытаясь дотянуться до «МГ-42», но так и застыл с протянутой рукой. Сержант что-то крикнул про атаку, но это было смешно. Несколько человек пробежали по тропе, двоим не повезло, остальные рассыпались. Такое не могло продолжаться вечно, у власовцев еще оставались силы, они могли забросать тропу гранатами и прорваться под прикрытием дымовой завесы. Они ползли среди камней, мелькали серо-зеленые мундиры и ленты на касках цвета императорского флага. Очень кстати проснулись наверху Энди Грир и Джузеппе Манчини – они стреляли из автоматического оружия, пули выли, рикошетили от камней и вязли в человеческой плоти. Извивались и грязно матерились раненые. По кустам на дальней стороне ущелья опять прошелся град свинца. Власовцы не выдержали, стали отползать. Помалкивал младший командир – видимо, поймал свою пулю. Боеприпасы были не вечны, но напор огня не стихал.
Жак Вермон оказался не промах – помимо Грира и Джузеппе, засевших на склоне, он послал нескольких человек в обход, и в итоге они дошли. В тылу противника разразилась бешеная стрельба. Истошно кричали люди. Это стало последней каплей – хваленые воины освободительной армии перешли в отступление. Их осталось немного, они все еще мелькали среди камней и выбегали на тропу. Несколько партизан в тылу врага не смогли заблокировать отход, благоразумно отошли и начали вести из кустов беспокоящий огонь, чтобы помнили об их присутствии. Власовцы уходили, выносили раненых. Кто-то остался прикрывать.
Когда партизаны поднялись, их встретила рваная пальба. Пришлось опять залечь и утюжить ущелье.
Погиб молодой паренек в баскском берете «на вырост» – пуля попала в сердце, и он не мучился.
Харкал кровью, свернувшись за камнями, Качарян – держался за простреленный живот и умоляюще смотрел на Павла. Помочь ему было нечем – свистели пули, да и не лечится такое. Боец армянского легиона искупил свою вину, пусть теперь земля ему пухом.
Остальные не пострадали.
Остатки «освободительной» роты ушли из ущелья, потерпев сокрушительное поражение. Из дальнего кустарника кричали партизаны – мол, не стреляйте, они ушли! Возбужденные «комбатанты» выбирались из укрытий, бежали по ущелью. Раненых добивали – некогда с ними люлюкаться.
Кряхтел мужчина средних лет в форме обер-гренадера, пытаясь извлечь из-под себя сломанную ногу. Наружу торчала кость, простреленная рука висела плетью. Он смотрел угрюмо, исподлобья, облизывал губы и при этом что-то спешно бормотал – видимо, молитву. Немолодое лицо скукожилось от боли. Павел дождался, пока он закончит общаться с Господом, и выстрелил ему в сердце.
– А я уж думал, не выстрелишь, – проворчал Брянцев, проходя мимо. – Моя воля – всех бы их отправил к той самой Богоматери. Предатель – он и в Африке предатель, верно, майор?