Тем временем Ронни, решив, похоже, что надо оживить обстановку, обращается ко мне с дразнящей улыбкой:
– Мы столько слышали о твоих увлечениях, Кристофер, и ждали, что ты придешь, ну, хотя бы в тюрбане и набедренной повязке, а то и вовсе станешь левитировать и глотать гвозди.
На моем лице маска суровой невыразительности, но я понимаю, к чему клонит Ронни. Следовало ожидать, что рано или поздно он эту тему затронет.
– То есть мы слышали – как и весь Нью-Йорк, – что ты познаешь йогские тайны.
– Тайны йоги, – невольно и даже зло поправляю я. Когда ты только на ранних стадиях Познавания и пышешь энтузиазмом, подобные ошибки воспринимаешь как попытки поддеть тебя. В непросвещенности окружающих видишь агрессию, палки в колеса.
– Йоги так йоги. – Ронни с притворным благодушием уступает моему педантизму. – Говорят, ты занимаешься с одним сказочным человеком, жившим на Тибете.
– Как выяснилось, на Тибете он не провел ни минуты. – Превозмогая острую усталость, я улыбаюсь Ронни и осторожно, терпеливо продолжаю: – Йогой мы с ним не занимаемся, гвоздей не едим и не левитируем. Вообще ничем не занимаемся. Просто дружим.
– Понятненько. – Ронни изображает смирение, хотя на самом деле рад, что сумел меня разозлить. – Вообще, знаешь, все эти истории о тебе звучат как-то надуманно.
Я бы забыл свои убеждения и высказал ему нечто по-настоящему пылкое, если бы не Пол. Со скукой в голосе он произносит:
– Полагаю, речь об Августусе Парре?
– Ты его знаешь? – Я так удивлен и заинтригован, что забываю о Ронни.
Пол и не думает угождать мне.
– Как-то читал его книгу, – говорит он с той же усталой непринужденностью. – В тунисской больнице, – добавляет для других, не для меня, – где лечился от ужасного сифилиса, который подцепил от Бабс. Она-то заразилась от арабского гида, а ведь у обитателей Сахары эта болячка особенно дурная, они там к ней привыкли и, разумеется, не чешутся, но если ее подхватит иностранец, то ему крышка… Сказать по правде, Бабс мне ту книгу и одолжила.
Ронни восторженно смеется.
– Бабс? Ну еще бы, кому, как не ей, читать такое! – Тут он видит, что перегнул палку, и спешит оправдаться: – Вечно она читает книги, в которых и слова не может понять.
– Не знаю, что там было такого непонятного, – говорит Пол. – Лично мне показалось, что книгу понял бы и десятилетний ребенок.
– А вот тут, мой дорогой, мы должны принять твое суждение на веру. Ты определенно знаешь о десятилетних детях – обоего пола – больше любого из сидящих за этим столом.
– И как тебе книга? – спрашиваю я, объединившись с Полом против вредности Ронни.
– Боюсь, у меня нет права рассуждать о книгах с тобой. – Пол произносит это с притворной скромностью и чуть насмешливо, но не стремясь меня обидеть. Тут вообще угадывается двойной блеф; он делает вид, будто оспаривает мои притязания на авторитет в мире литературы – лишь затем, чтобы посмеяться над глупостью Ронни и Рути; и смотрит, догадаюсь ли я об этом. Он словно сигнализирует мне: будь мы с тобой наедине, ломать эту комедию не стали бы.
Однако Ронни вовсе не так глуп и тоже уловил намек, потому что вклинивается: