Однажды утром, во время очередного визита Осборн сообщил, что Роджер вернулся и уже три дня как дома.
— Так почему же он до сих пор не приехал к нам? — изобразила обиду миссис Гибсон. — Нехорошо с его стороны забыть про старых друзей. Прошу передать, что мы ждем его в ближайшие дни.
Осборн составил собственное мнение относительно ее отношения к Роджеру. Брат ему не жаловался и ничего не говорил про свой последний визит до тех пор, пока тем самым утром, когда Осборн собрался в гости, не позвал его с собой. Роджер передал ему кое-какие слова миссис Гибсон скорее веселым, чем обиженным тоном, но Осборн понял, что ограничения, наложенные на визиты, глубоко его расстроили. Ни один из джентльменов не высказал закравшегося в сознание подозрения, вполне обоснованного, возникшего из того факта, что визиты Осборна — будь то ранние или поздние — никогда не встречали возражений.
Сейчас Осборн подумал, что несправедливо осудил миссис Гибсон. Скорее всего речь может идти о слабости, а не корысти, и лишь раздражение заставило ее говорить с Роджером столь неподобающим тоном.
— Должно быть, все дело в том, что я приехал слишком рано, а это неприлично, — признал Роджер.
— Ничего подобного, — возразил Осборн. — Я появляюсь в любое время, и никакого недовольства не вызываю. Просто тем утром она была не в духе, о чем, уверен, уже давно пожалела, так что можешь наносить визиты когда душе угодно.
И все же Роджер предпочел выждать некоторое время, а когда наконец приехал, оказалось, что ни хозяйки, ни молодых леди нет дома. Подобная неудача постигла его еще раз, а потом пришло очаровательное письмо от миссис Гибсон — не в конверте, а сложенное треугольником:
«Дорогой сэр!
Что заставило вас вести себя настолько официально, что вместо того чтобы дождаться нашего возвращения, оставляете визитные карточки? Стыдитесь! Если бы, подобно мне, видели разочарование на лицах девочек, то не держали бы зла на меня так долго. Вы наказываете не только мою взбалмошную персону, но и других членов семьи. Если приедете завтра как угодно рано и останетесь на ленч, обещаю признать свою вину и покаяться.
Искренне ваша Лили К. Ф. Гибсон».
Отказать оказалось невозможно, даже если не очень хотелось верить в искренность любезных слов. Роджер приехал, и миссис Гибсон обласкала его в самой сладкой, самой шелковой манере. Из-за вынужденного перерыва в общении Синтия показалась молодому человеку еще прелестнее. С Осборном она держалась запросто, весело и задорно, а с Роджером становилась мягкой и серьезной. Прирожденная кокетка инстинктивно чувствовала мужчин и понимала, что Осборн интересуется ее персоной исключительно по-дружески, что дружит с семьей; что в его отношении нет ни капли чувства, а восхищение представляет собой лишь горячее поклонение художника красотой модели. Роджер, однако, относился к ней совсем иначе. Для него она была единственной, незаменимой, несравненной. Если бы его любовь была отвергнута, то потребовались бы долгие годы, чтобы охладеть до вялой дружбы. В его глазах внешняя красота стала лишь одним из очарований, заставлявших трепетать от страсти. Синтия не умела ответить на подобные чувства: в ее жизни почти не было истинной любви, зато просто восхищения слишком много. Искренний пыл и верное поклонение было ей в новинку, и она это очень ценила. Уважение к чистой и преданной душе придавало общению с Роджером глубокую нежность. А Молли сидела неподалеку и размышляла, чем все это закончится. Точнее, как скоро это закончится, поскольку, по ее мнению, ни одна девушка не в состоянии противостоять столь благоговейной страсти. Насчет Роджера не могло возникнуть сомнения — увы, не могло. Более взрослый наблюдатель заглянул бы далеко вперед, думая о фунтах, шиллингах и пенсах. Откуда возьмется необходимый для брака доход?
Да, Роджер получил членство в Тринити-колледже, однако в случае женитьбы стипендия пропадала, ибо брак находился под запретом. Профессии он не имел, а проценты с двух-трех унаследованных от матушки тысяч фунтов принадлежали отцу. Более взрослый наблюдатель мог бы слегка удивиться внезапному интересу миссис Гибсон к младшему брату, особенно учитывая проникновение интереса в глубину светского сердца. Она уже не стремилась держаться с Осборном более приветливо. Хотя попытка в отношении Роджера провалилась и он не знал, как отвечать на тонкую лесть, которую считал неискренней, было ясно, что отныне и впредь его считают в доме желанным гостем. Роджер воспользовался привилегией и слишком обрадовался, чтобы задуматься над мотивами таких перемен в поведении миссис Гибсон. Он просто убедил себя, что хозяйка дома пытается загладить неловкость последнего визита.
Результатом консультации Осборна с двумя опытными докторами стали определенные рекомендации и предписания, следуя которым, он почувствовал себя лучше. Скорее всего пользы было бы еще больше, если бы не постоянные мысли о жене, что одиноко жила где-то в окрестностях Винчестера. Он навещал ее при каждой возможности, тем более что благодаря брату средств на поездки стало значительно больше. И все же Осборн по-прежнему боялся сообщить о женитьбе отцу: инстинкт заставлял его избегать любых потрясений. Если бы не финансовая помощь Роджера, ему пришлось бы во всем признаться сквайру и попросить средств на поддержку жены и ожидаемого ребенка. Однако нынешнее относительное материальное благополучие и тайная, хотя и унизительная, уверенность в том, что, пока у брата есть несколько пенни, он обязательно отдаст ему половину, с большой уверенностью убеждали Осборна в невозможности рассказать отцу правду.
Если родится мальчик, он непременно назовет его Роджером.
Поэтическая и романтическая мечта о примирении с помощью ребенка, пусть и рожденного в запретном браке, позволяла отложить опасное волевое разрешение кризиса. Осборн понимал, что Роджер тратит на него значительную часть своей стипендии и что, как только он женится, источник иссякнет, и все же не воздвигал препятствий на пути к этому критическому событию, а напротив, всеми силами содействовал общению брата с дамой сердца. Таким образом Осборн благополучно убеждал себя в собственном великодушии.
Глава 30
Старое и новое
Мистер Престон обосновался в новом доме в Холлингфорде, в то время как мистер Шипшенкс вступил в почтенную праздность, переехав к замужней дочери в столицу графства. Последователь энергично принялся за различного рода усовершенствования и, среди прочего, озаботился мелиорацией заброшенного участка принадлежавшей лорду Камнору земли, примыкавшей к владениям сквайра Хемли. Эти владения были вверены ему правительственным актом дарения, однако так и остались осушенными лишь наполовину, со сложенными стопками покрытой мхом черепицы и незаконченными бороздами — печальным свидетельством неосуществленных планов. Сам сквайр сейчас редко наезжал в эти места, переложив все заботы на егеря, проживавшего в хижине неподалеку от заросшего кустами участка. Сейчас этот старый слуга и арендатор тяжело заболел и отправил в Хемли-холл весточку с просьбой о встрече со сквайром, но вовсе не для того, чтобы поделиться какой-то тайной, а из одной лишь феодальной верности, заставлявшей умирающего вассала мечтать о возможности пожать руку и заглянуть в глаза господину, которому служил верой и правдой, как и многие поколения его предков работали на хозяев имения.
Сквайр не хуже старого Сайласа чувствовал и понимал существующую между ними связь, поэтому, хоть и не переносил вида заброшенной земли, приказал немедленно подать лошадь. Приближаясь к месту, где стояла хижина старика, он услышал звуки земляных работ и гул множества голосов — точно так же, как пару лет назад, — и остановился в недоумении. Да, никакой ошибки: вместо тишины и заброшенности лязг железа, мерный глухой звук переваливаемой из тачек земли, перекрикивания работников, — но все это происходило не на его территории, куда более достойной затрат и трудов, чем заросший тростником глинистый участок, где работали люди. Он знал, что земля принадлежит лорду Камнору, основательно разбогатевшему (мошенники виги!) и значительно поднявшемуся по социальной лестнице, в то время как семья Хемли обидно опустилась. Но все равно — невзирая на давно известные факты и здравый смысл — при виде работ, которые успешно осуществлял сосед, а сам он не смог, гнев сквайра мгновенно вспыхнул. Подумать только: презренные виги, пришедшие сюда лишь во времена королевы Анны, заткнули за пояс их, коренных жителей! Он проехал дальше, дабы убедиться, что рабочие не тронули его черепицу, сложенную неподалеку. Невеселые мысли, полные сожалений и вопросов, занимали разум сквайра Хемли, когда он подъехал к хижине и отдал лошадь парнишке, до того вместе с младшей сестрой забавлявшемуся строительством домиков из той самой черепицы. Даже если бы внук старого Сайласа разбил весь запас глиняных плиток на кусочки, сквайр не сказал бы ему ни слова, но рабочим лорда Камнора не простил бы ни единой черепичной крошки! Да, вот так: ни единой крошки!
Старый Сайлас лежал в неком подобии шкафа, открывавшегося непосредственно в гостиную. Маленькое окно, сквозь которое поступал свет, выходило прямо на болото, и днем клетчатую шторку отодвигали, чтобы больной мог наблюдать за работой. В комнате было очень чисто, и перед лицом близкой и всех уравнивающей смерти старик первым подал грубую узловатую руку сквайру.