Роджер поклонился отцу, однако продолжил фразу с того места, где остановился:
— …то я сам займусь этим вопросом в более спокойной обстановке. И если обнаружу, что нарушение действительно имело место, а вред нанесен, то прослежу, чтобы этому был положен конец. Пойдемте, отец! Хочу навестить старого Сайласа. Возможно, вы не знаете, но он тяжело болен. — Роджер попытался таким способом не допустить продолжения конфликта, однако не вполне преуспел: его спокойное достоинство взбесило мистера Престона, и вслед за противником он бросил весьма нелестное замечание:
— Положение, тоже мне! Как можно уважать человека, который начинает работы, не подсчитав их стоимости, а в начале зимы все бросает и увольняет людей, оставляя их семьи…
К счастью, продолжения гневной тирады Хемли из Хемли не услышали, поскольку Роджер крепко сжал поводья лошади отца и повел быстро по болотистой земле — якобы для того, чтобы поскорее выбраться на надежную дорогу, — а на самом деле, чтобы предотвратить новую вспышку ссоры. Хорошо, что старая кобыла его знала и на спокойствие реагировала лучше. В конце концов мистер Хемли не выдержал, вырвал поводья из рук сына и разразился бранью:
— Черт возьми, Роджер! Я не ребенок и не потерплю снисходительного отношения. Немедленно отпусти!
Без всяких возражений он подчинился. Они уже выбрались на твердую почву, и Роджеру не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел, как он принуждает отца прекратить конфликт. Спокойное повиновение приказу немедленно умиротворило сквайра.
— Да, уволил. А что еще оставалось делать? Платить было нечем. Он не знает, и никто не знает — только твоя мать поняла бы, — как тяжело далось мне решение уволить рабочих накануне зимы. Это для меня огромная потеря. Много ночей провел я без сна, ломая голову, что делать, и в конце концов отдал им все, что мог. Денег не было, так я забил трех бесплодных коров и раздал им все мясо. Позволил собрать в лесу все попадавшие деревья и закрыл глаза на то, что они ломали старые ветки с живых. И вот теперь этот подон… этот слуга меня обвиняет. Но я обязательно продолжу работы, хотя бы назло ему, и докажу, чего стою. Мое положение, подумать только! Хемли из Хемли ничуть не ниже его хозяина. Продолжу работы, вот увидишь! Надо только уплатить около двух сотен — проценты на государственный заем. Если бы обратился к ростовщикам-евреям, то смог бы достать денег, но Осборн уже протоптал тропинку и ответит за это. Непременно. Не потерплю оскорблений. Напрасно ты меня остановил, Роджер! Надо было отхлестать этого болтуна!
Сквайр снова вогнал себя в бессильный, мучительный для сына гнев, но в этот миг маленький внук старого Сайласа — тот самый, что держал лошадь, — выскочил из хижины и бросился им навстречу:
— Пожалуйста, сэр. Пожалуйста, сквайр. Меня послала мама: просила вас прийти. Сказала, что дедушка умирает, для него это большая честь.
Они направились к хижине. Сквайр ехал молча, внезапно почувствовав себя так, словно вырвался из урагана и попал в неподвижное, страшное место.
Глава 31
Пассивная кокетка
Не стоит предполагать, что встреча мистера Престона с Роджером Хемли способствовала улучшению отношений. Прежде они едва перекинулись несколькими словами, да и встречались очень редко, поскольку управляющий служил в Эшкомбе, в шестнадцати-семнадцати милях от Хемли-холла, и был на несколько лет старше Роджера, а когда жил в Холлингфорде, братья учились — в школе, потом в колледже. Враждовать с Хемли у мистера Престона имелись несколько причин. Синтия и Молли неизменно отзывались о братьях с дружеской симпатией, подразумевавшей близкие отношения. На балу их цветы получили предпочтение, а его были отвергнуты. Большинство знакомых отзывались о братьях хорошо, а мистер Престон питал инстинктивную животную зависть и ненависть ко всем популярным молодым людям. Их статус в графстве, несмотря на бедность семьи, значительно превышал положение Престона. Больше того, он служил управляющим в поместье знатного сторонника партии вигов, чьи политические интересы шли вразрез с интересами сквайра, преданного тори. Не то чтобы лорд Камнор заботился о каких-то политических интересах: его семейство получило земли и титул от вигов в эпоху Ганноверской династии, поэтому он традиционно считал себя вигом и в юности посещал клубы вигов, где проигрывал значительные суммы — опять же, вигам. Все это выглядело чрезвычайно убедительно, и если бы лорд Холлингфорд не представил в парламенте интересы графства от партии вигов, как это сделал отец до вступления в наследство, то, возможно, лорд Камнор счел бы британскую конституцию в опасности, а патриотизм предков грубо нарушенным. Если не брать во внимание выборы, он не видел различий между двумя партиями, а поскольку подолгу жил в Лондоне и обладал слишком общительной натурой, не мог отказать приятному человеку в гостеприимстве, кем бы тот ни был: вигом, тори или радикалом. Однако в сельской местности, где лорд Камнор служил лордом-лейтенантом, старые партийные различия все еще оставались тем тайным паролем, по которому определяли пригодность людей как к общению, так и к парламентским выборам. Если по случайному стечению обстоятельств сторонник вигов оказывался за обеденным столом в семействе тори — или наоборот, — пища сразу становилась невкусной, а вино — достойным осуждения. Брак между молодыми людьми из противоположных лагерей считался таким же неслыханным и осуждаемым событием, как союз Ромео и Джульетты. Разумеется, мистер Престон не относился к числу тех, кто способен игнорировать подобные предрассудки: с одной стороны, они его возбуждали, а с другой — вызывали к жизни талант к интригам от имени партии, с которой он себя ассоциировал. Больше того, он считал долгом перед господином любыми доступными способами «освобождать путь от врагов». Всегда ненавидел и презирал тори как сообщество, а после стычки на болоте возле дома Сайласа возненавидел всех Хемли в целом и Роджера — в частности, избранной прямо-таки лютой ненавистью.
«Этот сноб еще за все заплатит! — утешил себя мистер Престон, после того как Хемли его покинули. — Деревенщина! Старая кобыла и сама нашла бы дорогу, но мне понятна уловка: испугался, что папаша вернется и опять вспыхнет гневом. Положение, тоже мне! Нищий сквайр выгнал рабочих накануне зимы и обрек на голод». Так, прикрываясь сочувствием к уволенным рабочим, мистер Престон желчно услаждал собственную уязвленную гордость.
Были у нового управляющего лорда Камнора и поводы для радости: собственное поражение, как его ощущал, он мог забыть в приятных мыслях о повышении дохода и популярности на новом месте. Весь Холлингфорд считал необходимым засвидетельствовать ему почтение. Мистер Шипшенкс, простоватый ворчливый старый холостяк, по рыночным дням любил заглянуть в пивную, а то и пропустить чего покрепче с давними приятелями, успешно соревновавшимся с ними в винопитии. Женское общество, как элегантно выразилась мисс Браунинг, он не ценил и стойко отказывался принимать приглашения местных дам. В компании себе подобных мистер Шипшенкс называл эти приглашения приставанием старух. Однако те, разумеется, ничего не слышали. Небольшие записочки в четверть листа без конвертов (об этом изобретении в те времена еще не слышали), сложенные и запечатанные по углам, а не заклеенные, как сейчас, периодически циркулировали между мистером Шипшенксом и сестрами Браунинг, миссис Гуденаф и другими леди. Мисс Кларинда Браунинг писала:
«Сестры Браунинг свидетельствуют почтение мистеру Шипшенксу и сообщают, что в следующий четверг будут очень рады видеть его на дружеском чаепитии в узкому кругу».
Не отставала от приятельниц и миссис Гуденаф:
«Миссис Гуденаф приветствует мистера Шипшенкса, надеется, что он пребывает в добром здравии, и будет очень рада, если придет на чай в понедельник. Дочь прислала из Комбермера пару индеек, так что миссис Гуденаф надеется, что мистер Шипшенкс останется и на ужин».
Даты никогда не обозначались. Почтенные леди решили бы, что мир катится к концу, если бы отправили приглашение на неделю раньше. Но даже индейка на ужин не могла убедить и соблазнить упрямого мистера Шипшенкса. Он вспоминал домашние вина, которые пробовал в Холлингфорде в прежние дни, и содрогался. Хлеб с сыром, стакан горького хмельного пива и немного разбавленного водой бренди — все это, потребленное в ношеной-переношеной одежде (которая давно приняла форму тела и пропахла крепким табаком), — он любил куда больше жареной индейки и березового вина, даже без необходимости терпеть узы тесного сюртука, туго завязанного шейного платка и неудобных штиблет. Именно поэтому бывшего управляющего крайне редко замечали в гостиных и столовых Холлингфорда. Форма отказа никогда не менялась, так что он вполне мог бы ее стереотипировать:
«Почтение от мистера Шипшенкса мисс Браунинг и ее сестре (или миссис Гуденаф, или кому-то другому). Важные дела не позволяют ему принять любезное приглашение, за которое он глубоко благодарит».