— Это вызовет беспокойство и потребует лишних расходов, — упрямо возразил Осборн. — Зачем суетиться? Ни Эме, ни я никогда в жизни не совершим подлости и не откажемся от брака. Если же родится мальчик, а мы с отцом умрем, то в твоей честности, старина, я уверен едва ли не больше, чем в своей!
— А если и я тоже умру? Похорони всех Хемли за компанию, раз уж об этом зашла речь. Кто тогда станет наследником поместья?
Осборн задумался.
— Полагаю, один из ирландских Хемли: кажется, они далеко не богаты. Да, пожалуй, ты прав. Но зачем думать о таких мрачных возможностях?
— Закон заставляет проявлять бдительность в таких делах, — спокойно ответил Роджер. — Поэтому на следующей неделе, когда окажусь в Лондоне, навещу Эме и все подготовлю к твоему приезду. Думаю, когда все свершится, то сразу почувствуешь себя счастливее.
— От встречи с ней — точно. Но что влечет тебя в город? Хотелось бы и мне иметь деньги, чтобы тоже свободно путешествовать, а не сидеть в этом скучном старом доме.
Порой Осборн любил пожаловаться на жизнь, забывая, что вполне заслужил такое положение и что значительную часть своего дохода брат отдает на содержание все той же Эме, но если бы подобные мысли были честно представлены перед его совестью, он бил бы себя в грудь и каялся, признавая вину. Проблема заключалась в том, что он был слишком ленив.
— У меня и в мыслях не было никуда ехать, — сказал Роджер, краснея так, как будто тратил не собственные, а чужие деньги, — но, увы, дела. Лорд Холлингфорд прислал письмо. Он знает, что я ищу работу, и услышал о каком-то предложении, которое считает в высшей степени подходящим. Вот его письмо. Если хочешь, прочитай, но ничего конкретного там нет.
Осборн прочитал и вернул листок брату, а спустя пару мгновений уточнил:
— Зачем тебе потребовались деньги? Неужели мы с Эме забираем слишком много? — с обидой, как будто Роджер его упрекал, спросил Осборн. — Мне очень стыдно, но что же делать? Только предложи работу, и я завтра же устроюсь.
— Не смей даже допускать в голову подобные мысли! Рано или поздно мне придется зарабатывать на жизнь, вот и ищу варианты. К тому же хочу, чтобы отец продолжил мелиорацию. Это пойдет на пользу и его самочувствию, и настроению. Если смогу найти необходимые средства, будете оба платить мне проценты, пока не отдадите всю сумму.
— Роджер, ты наше спасение! — воскликнул Осборн, пораженный благородством брата, однако даже не подумал сравнить его поведение с собственным.
Таким образом, Роджер уехал в Лондон, за ним последовал и Осборн, и почти три недели Гибсоны не видели никого из Хемли. Однако как волна догоняет волну, так один интерес сменяется другим: в поместье на осенние месяцы приехала «семья», как называли обитателей Тауэрс-парка. Дом снова наполнился гостями, а слуги, экипажи и ливрейные лакеи замелькали на двух улицах Холлингфорда, как мелькали вот уже много десятилетий.
Жизнь текла своим чередом. Миссис Гибсон нашла общение с обитателями поместья более интересным для себя лично, чем визиты Роджера и все более редкие — Осборна Хемли. Синтия давно питала антипатию к знатному семейству, привечавшему матушку и равнодушному к ней самой. Именно Камноров она винила в том, что была лишена материнской любви и ласки в том нежном возрасте, когда больше всего в этом нуждалась. Кроме того, Синтия скучала по своему преданному рабу, хотя и не испытывала к нему даже тысячной доли тех чувств, которые он питал к ней. Ее самолюбию льстило, что человек, которого уважают все вокруг и даже она сама, готов исполнить любое, даже самое безрассудное, ее желание, каждое слово считает бриллиантом или по крайней мере жемчужиной, а каждое действие принимает как благословение Небес. Синтия не обладала скромностью самооценки, хотя и чрезмерным тщеславием не отличалась. Сознавая глубину поклонения, сейчас, в силу обстоятельств лишившись открытого выражения преданности, девушка начала скучать. В отсутствие Роджера все вокруг казалось лишним: граф и графиня, лорд Холлингфорд и леди Харриет, другие дамы и джентльмены, лакеи, платья, мешки с дичью и слухи о верховых прогулках, — и все же она не любила Роджера Хемли. Нет, не любила. Молли это знала и часто сердилась, когда свидетельства холодности кололи глаза. В собственных чувствах она не разбиралась: должно быть, Роджер не занимал в них главного места, в то время как его жизнь целиком зависела от чувств и мыслей Синтии, — поэтому, глубоко проникнув в сердце подруги, поняла, что та не любит Роджера. Молли едва не рыдала от страстного сожаления при мысли о лежавшем у ног Синтии неоцененном сокровище, и все же сожаление это было начисто лишено эгоизма. Старинная мудрость гласила: «Не мечтай о луне, дорогая, ибо достать ее для тебя я не могу». Любовь Синтии стала той луной, о которой возмечтал Роджер, и Молли видела, что она недосягаема, иначе приложила бы максимум усилий, чтобы подарить ее ему.
«Мы брат и сестра, — часто думала Молли. — Давняя связь никуда не пропала, хотя он слишком глубоко поглощен Синтией, чтобы говорить на эту тему. Его матушка называла меня Фанни и считала почти дочерью. Сейчас надо ждать, наблюдать и думать, что можно сделать для брата».
Однажды с визитом к Гибсонам приехала леди Харриет — точнее, к миссис Гибсон, ибо та по-прежнему ревновала, если кто-нибудь в Холлингфорде оказывался в дружеских отношениях с обитателями Тауэрс-парка или был хотя бы немного осведомлен о делах в их имении. Мистер Гибсон вполне мог многое знать, однако был связан профессиональным обязательством хранить тайны пациентов. Из посторонних особ миссис Гибсон считала своим главным соперником мистера Престона, и тот обожал дразнить ее своей осведомленностью в семейных делах и подробностях жизни, о которых она не подозревала. Из домашних самую острую зависть вызывала падчерица, поскольку леди Харриет испытывала к Молли дружеские чувства. Пытаясь сократить нежелательное общение, миссис Гибсон умело создавала незаметные, но действенные препятствия, которые во многом напоминали рыцарский щит; только вместо представших перед путниками двух сторон — серебряной и золотой — леди Харриет неизменно созерцала желтое сияние, в то время как бедная Молли видела лишь холодный темный свинец. Обычно леди Харриет слышала объяснения: «Молли, к сожалению, нет дома: отправилась навестить старинных подруг матушки. Приходится часто напоминать о необходимости таких визитов: молодежь так забывчива. Но вы ведь дождетесь ее возвращения, не так ли? Знаю, как глубоко вы любите нашу девочку. Порой мне даже кажется, что приезжаете скорее к ней, чем к своей бедной старушке Клэр».
Самой же Молли приходилось выслушивать примерно такие отповеди: «Сегодня утром приедет леди Харриет. Больше никого принять не смогу, так что скажи Марии, чтобы всем отвечала, что меня нет дома: нам нужно о многом поговорить. Вы обе тоже не должны показываться. Конечно, из вежливости она спросит о вас, но входить в комнату и грубо прерывать нашу беседу по крайней мере неприлично».
Итак, в очередной визит леди Харриет миссис Гибсон хотела было обойтись обычными отговорками, но потом ей пришло в голову действительно отправить Молли куда-нибудь.
— Думаю, чтобы избавить ее светлость от нежелательного вторжения в самых разгар беседы, тебе, Молли, лучше сходить на ферму Холи и напомнить про сливы, которые я заказала, но до сих пор так и не получила.
— Давай я схожу, — вызвалась Синтия. — Путь неблизкий, а Молли еще слаба после недавней простуды. Что касается меня, то я обожаю дальние прогулки. Если хочешь избавиться от Молли, мама, то отправь ее к сестрам Браунинг: там всегда рады ее видеть.