— Хорошо, что я не психиатр: душа женщин — потемки. Так ты действительно считаешь, что она его достойна?
— Ах, папа! — воскликнула Молли и умолкла. Как ни хотелось говорить о Синтии хорошо, почему-то на этот прямой вопрос не находилось нужного ответа.
Впрочем, доктор, похоже, его не очень ждал: погрузившись в собственные мысли, через некоторое время спросил, получила ли Синтия письмо от Роджера.
— Да. В среду утром.
— Тебе, конечно же, не показала? Впрочем, он прислал письмо сквайру, где рассказывает о делах. Я читал.
На самом же деле Синтия удивила Молли предложением прочитать письмо, но та отказалась: нехорошо подсматривать и подслушивать чужие признания.
— А Осборн был дома? — спросил мистер Гибсон. — Сквайр сказал, что, возможно, он вернется, но молодой человек настолько непредсказуем…
— Нет, его не было. — Молли густо покраснела, внезапно подумав, что скорее всего Осборн проводил время с женой, с той самой таинственной женой, о чьем существовании она случайно узнала.
Заметив смятение дочери, мистер Гибсон встревожился. Что бы это значило? Недавно выяснилось, что один из драгоценных сыновей сквайра влюбился, нарушив границы дозволенного пространства, так неужели нечто подобное произойдет между Осборном и Молли? Желая освободиться от неприятного предчувствия, доктор поспешил расставить все по своим местам:
— Дорогая, меня очень удивил роман между Синтии и Роджером Хемли. Если вдруг произойдет что-то еще в том же роде, немедленно признайся честно и открыто. Знаю, что вопрос тебя смущает, но я не стал бы задавать его безосновательно.
Мистер Гибсон коснулся руки дочери, и Молли взглянула на него чистыми искренними глазами, которые тут же наполнились слезами, взявшимися неизвестно откуда. Наверное, она уже не была такой сильной, как раньше.
— Если ты намекаешь на то, что Осборн думает обо мне так же, как Роджер о Синтии, это не так: мы просто друзья и ничего больше, и никогда не станем чем-то бо2льшим. Это все, что я могу сказать.
— Вполне достаточно, малышка, и это большое облегчение для меня. Пока не готов отдать свою маленькую девочку какому-то молодому человеку, будь он хоть принц.
Молли вдруг обняла отца за шею, склонила голову на плечо и разрыдалась.
— Ну-ну! Перестань, что ты? — удивился доктор, подводя дочку к дивану. — Зачем же плакать? Изо дня в день я вижу так много слез по действительно серьезным поводам, что вовсе не хочу видеть еще и дома, тем более что, надеюсь, для них нет причин. Ведь ничего не случилось? Правда, дорогая?
Мистер Гибсон слегка отстранился, заглядывая дочери в лицо, и Молли улыбнулась сквозь слезы, но уже без того печального выражения, что было раньше.
— Ничего, дорогой папочка. Ровным счетом ничего. Мне так хорошо с тобой! Я счастлива.
Мистер Гибсон понимал истинный смысл этих слов и знал, что невозможно исправить далекоидущие последствия собственного поступка. Для обоих было лучше не продолжать разговор, поэтому он поцеловал дочь и заключил:
— Верно, дорогая! Теперь наконец оставляю тебя в покое, и так заболтались. Лучше сходи погуляй, возьми с собой Синтию. Ну, до вечера, малышка.
Простые слова благотворно подействовали на растерзанные чувства дочери. Доктор произнес их сознательно, проявив отцовскую доброту, но ушел с острой болью в сердце, которую немедленно притупил, погрузившись в привычную заботу о пациентах.