— Не стоит говорить об этом раньше времени, — поспешно вставила Синтия.
— Ну это же, дорогая, вполне естественно. Я всего лишь ответила на вопрос Молли, вот и все. А смерть ведь не выбирает: умирают не только старые, но и молодые.
— Если бы заподозрила, что и Роджер думает так же, — воскликнула Синтия, — даже имени его больше никогда бы не произнесла.
— Да это совершенно невозможно! — горячо откликнулась Молли. — Ты и сама прекрасно знаешь, что на такое двуличие он не способен.
— Не вижу в этих мыслях ничего дурного, — обидчиво возразила миссис Гибсон. — Молодой человек выглядит глубоко больным, что очень печально, а болезнь часто заканчивается смертью, как вам обеим прекрасно известно. И что же постыдного? Молли спросила, что будет, если Осборн умрет, и я постаралась ответить на вопрос. Как и все остальные, я не люблю думать и говорить о смерти, но сочла бы себя невеждой, если бы не задумалась о последствиях чьей-либо кончины. Кажется, то ли в Библии, то ли в молитвеннике есть даже указание об этом думать.
— А как ты представляешь последствия моей кончины, мама? — осведомилась Синтия.
— Ты самая бесчувственная девушка из всех, кого мне доводилось встречать, — ответила глубоко обиженная миссис Гибсон. — С удовольствием поделилась бы с тобой способностью переживать: во мне ее слишком много для счастья. Давайте больше не станем обсуждать состояние здоровья Осборна: уверена, что это было следствием переутомления или тревоги за Роджера. А может, и вовсе лишь расстройство желудка. Я поступила опрометчиво, заговорив о более серьезных причинах. Уверена, что дорогой супруг был бы недоволен, если бы узнал о моей несдержанности. Доктора не любят, когда кто-то обсуждает чье-то здоровье, а тем более строит предположения: считают, причем вполне справедливо, что мы вторгаемся на чужую территорию. Давай лучше подумаем о твоем платье, Синтия. Все же не могу понять, на что ты потратила все деньги.
— Мама, наверное, это прозвучит очень нехорошо, но должна заявить всем вам: поскольку ни у кого не прошу дополнительных денег помимо тех, что положены, отчитываться, как я ими распоряжаюсь, ни перед кем не собираюсь.
Дерзкие слова Синтия произнесла вполне почтительно, не повышая голоса, и это заставило на время мать замолчать, однако впоследствии, когда миссис Гибсон и Молли остались вдвоем, матушка не раз принималась гадать, на что дочь могла потратить все свои деньги, и не оставляла тему до тех пор, пока не утомлялась от предположений и сомнений. Сейчас, однако, она целиком сосредоточилась на практических вопросах. Присущий матери и дочери портновский гений скоро породил множество восхитительных идей, и все трое принялись за работу, чтобы «старый наряд выглядел почти как новый» [47].
Отношения Синтии со сквайром Хемли оставались точно такими же, как после осеннего визита в Хемли-холл. Тогда хозяин принял миссис Гибсон и обеих молодых леди с гостеприимной вежливостью, а Синтия произвела на него более благоприятное впечатление, чем сам он желал признаться.
«Конечно, девушка премиленькая, — думал сквайр. — Умеет держаться, любит учиться у старших. Это хороший знак. Но вот матушка ее мне почему-то совсем не нравится. И все-таки она мать, а дочь пару раз заговорила с нею так, как говорить с родителями негоже, это неправильно. К тому же вцепилась в меня так, что бедной Молли пришлось бежать следом, как собачонке, потому что дорожки в саду слишком узки для троих. А эта девица даже ни разу к ней не обернулась. Не хочу сказать, что она не любит Роджера: это было бы несправедливо, — и все же что-то смущает. Впрочем, за два года много воды утечет. Сын пока ни словом о ней не обмолвился, ну и я помолчу: подожду, когда сам приедет и расскажет».
После каждого письма от Роджера Синтия посылала сквайру коротенькие записки, и внимание ее смягчало сердце старика, но всякий раз он заставлял себя ограничиваться лаконичной благодарностью. Его ответы неизменно оставались несколько официальными, но Синтия не придавала этому особого значения, довольствуясь добрыми словами, но матушка относилась к запискам гораздо внимательнее и успела уяснить, что, судя по старомодному стилю, которым пишет сквайр, и сам он, и его дом с ободранной мебелью требуют обновления. И это, несомненно, наступит, когда… Она никогда не позволяла себе закончить мысль, хотя и повторяла, что в этом нет никакого вреда.
Но вернемся к сквайру Хемли. Вновь занявшись мелиорацией земель, он восстановил здоровье и даже часть былой жизнерадостности. Если бы Осборн узнал отца таким, то, возможно, прежняя близость между ними и возродилась, но старший сын или в самом деле очень плохо себя чувствовал, или же погрузился в болезненные привычки и уже не пытался сопротивляться слабости. Если отец намеревался вывести его из дому — да, раз-другой сквайр подавлял гордость и просил сына составить ему компанию — Осборн подходил к окну, выискивал что-нибудь сулившее опасность: облачко, ветер, солнце — и оставался дома, над книгами, лишь перемещался в другую комнату в манере, которую сквайр считал праздной и недостойной мужчины. Но если появлялась перспектива уехать, что сейчас случалось довольно часто, Осборна охватывала безудержная энергия: тучи на небе, восточный ветер, влажность воздуха больше не имели значения. А поскольку истинной причины постоянного стремления уехать сквайр не знал, то вбил себе в голову, что Осборн не любит Хемли-холл и общество отца его не устраивает.
Возможно, во время долгих вечеров наедине Осборн и рассказал бы отцу о своей женитьбе, если бы однажды сквайр не поведал о помолвке Роджера с Синтией. Случилось это дождливым воскресным днем, когда отец с сыном сидели в пустой гостиной. Утром Осборн в церковь не ходил, а сквайр ходил, и сейчас упорно пытался читать одну из проповедей Блэра. Как всегда по воскресеньям, отобедали прежде обычного. То ли ранняя трапеза, то ли длинная проповедь, то ли безнадежный дождь погрузили сквайра в томительную скуку. День казался невыносимо долгим. По воскресеньям действовали особые правила: холодное мясо на обед; обязательное чтение религиозных книг; запрет на курение после вечерней молитвы и на размышление о состоянии земель и урожая; упорное сидение дома в лучшем костюме, насколько позволяло посещение двух церковных служб и произнесение респонсория громче пастора. Сегодня дождь лил так безжалостно, что второй поход в церковь пришлось отменить. Но даже если учесть роскошь дневного сна, как много времени прошло, прежде чем слуги вереницей зонтов потянулись домой по тропинке через поле! Вот уже полчаса сквайр стоял возле окна, засунув руки в карманы. Губы то и дело складывались в привычный грех свиста, но столь же часто размыкались внезапной тяжестью, и в девяти случаях из десяти вместо свиста вырывался томительный зевок. Сквайр то и дело посматривал на сына, сидевшего возле камина с книгой в руках. В эти минуты бедный мистер Хемли напоминал маленького мальчика из детской истории, который просит птичек и животных поиграть с ним, однако всякий раз получает решительный отказ: у всех вокруг слишком много серьезных дел, некогда заниматься пустяками. Отцу хотелось, чтобы сын отложил книгу и поговорил с ним: было так сыро, так скучно, и небольшая беседа помогла бы скоротать время! Однако Осборн сидел спиной к окну, где стоял отец, ничего не замечал и продолжал читать. Он согласился с замечанием о том, что день выдался дождливым, но не продолжил тему многочисленными возможными банальностями. Сквайр почувствовал необходимость более острой темы, внезапно в голову пришла помолвка Роджера, и он не дал себе времени задуматься.
— Осборн, а тебе что-нибудь известно о сердечной привязанности брата?
Сработало! Сын тут же отложил книгу и повернулся к отцу.
— Что за привязанность? Нет, никогда не слышал. Не могу поверить. То есть, полагаю, речь идет о…
Осборн остановился, задумавшись, имеет ли право говорить о собственных предположениях.
— Ну, вот, теперь знаешь. Догадываешься, кто его избранница? Не то чтобы я в восторге, от нее, но девушка вполне милая.
— Неужели?