Таким тонким способом миссис Гибсон впервые выразила намерение на несколько дней отправиться в Лондон вместе с дочерью. Она вообще имела привычку излагать свои новые идеи в присутствии посторонних, чтобы в случае неодобрения членам семьи пришлось сдерживать чувства. Молли идея показалась великолепной. Она никогда не позволяла себе признать постоянное напряжение в присутствии мачехи, но сейчас сердце пело при мысли о целых трех днях — никак не меньше — абсолютной свободы общения с отцом, о возвращении прежних времен, о еде без мелочных придирок к деталям церемонии и безупречному поведению за столом.
«Будем есть хлеб с сыром и держать ленч на коленях; отомстим за то, что все это время приходилось есть мягкий пудинг вилкой, а не ложкой, и ковыряться в тарелке ножом. Папа сможет наливать чай в блюдце, а я, если захочу пить, могу воспользоваться полоскательницей. Ах, если бы удалось где-нибудь достать какую-нибудь лошадь! Серая амазонка, конечно, износилась, но еще вполне сгодится. Было бы просто восхитительно! Думаю, что смогу опять стать счастливой, а то долгие месяцы мне казалось, что никогда уже больше не испытаю удовольствия, не буду счастлива».
К реальности Молли, словно прочитав мысли, вернула Синтия:
— Наконец-то ты от нас избавишься.
— Не от тебя, Синтия: во всяком случае, не думаю об этом, — но если бы ты только знала, как я люблю папу, насколько больше и ближе общались мы раньше…
— Ах как часто я думаю, какими бесцеремонными захватчицами мы кажемся, и на самом деле являемся…
— Не считаю тебя такой: ты подарила мне новую радость, стала почти сестрой. Никогда не подозревала, насколько чудесны такие отношения.
— А мама? — спросила Синтия с надеждой.
— Она папина жена, — рассудительно ответила Молли. — Не могу сказать, что не жалею о том, что больше не занимаю в его сердце главного места, но так получилось… — Внезапно она зарделась и едва не расплакалась: мокрый вяз, глубокое горе, утешение и утешитель живо предстали в воображении. — Тогда именно Роджер сумел найти правильные слова! — Преодолев сомнения, Молли взглянула на подругу. — В первую минуту растерянности и печали Роджер объяснил, как следует относиться к папиному решению жениться. Ах, Синтия, какое это счастье быть им любимой!
Синтия покраснела от смущения и удовольствия.
— Да, наверное, но я очень боюсь, что он захочет всегда видеть меня такой же добродетельной, какой представляет сейчас, и всю оставшуюся жизнь придется ходить на цыпочках.
— Но ведь ты же хорошая, Синтия, так что притворяться вроде ни к чему, — возразила Молли.
— Ничего подобного: ошибаешься, — так же как и он. Придет время, и я упаду в твоих глазах с таким же грохотом, с каким на днях в холле рухнули со стены часы.
— Думаю, он все равно будет тебя любить, — не согласилась с ней Молли.
— А ты сама смогла бы? Осталась бы моей подругой, если бы выяснилось, что иногда я поступала очень дурно? Вспомнила бы, как трудно порой было вести себя правильно? — Синтия взяла Молли за руку. — Не станем говорить о маме ради тебя, меня и ее самой. Но знай, что она не способна помочь девушке добрым советом или… Ах, ты не представляешь, какой одинокой я себя чувствовала, когда больше всего нуждалась в поддержке. Мама об этом не знает. Ей не понять, какой я могла бы стать, если бы попала в хорошие, мудрые руки. Но я-то все понимаю и, больше того, стараюсь не обращать внимания, что хуже всего. А если бы начала задумываться всерьез, то замучила бы себя до смерти.
— Очень хотелось бы помочь или хотя бы понять, — грустно заметила Молли, оправившись от недоумения.
— Ты вполне в состоянии мне помочь, — заявила Синтия совсем в иной манере. — Умею украшать шляпки и мастерить головные уборы, но почему-то не умею так ловко складывать платья и воротнички, как это делаешь ты своими тонкими пальчиками. Будь добра, помоги собраться. Вот это настоящее, ощутимое добро, а не сентиментальное утешение в сентиментальной печали — скорее всего воображаемой.
Как правило, при любом расставании грустят те, кто остается дома. Путешественники, пусть даже остро чувствующие разлуку, в первый же час пути находят новые впечатления, способные скрасить уныние, но, проводив миссис Гибсон и Синтию к почтовому дилижансу, Молли, возвращаясь домой, едва не танцевала на улице, решительно заявив отцу:
— Ну вот, папа, теперь на целую неделю поступаешь в мое полное распоряжение. Придется слушаться!
— В таком случае постарайся не вести себя деспотично, а то бежишь так, что я едва успеваю. К тому же надо поприветствовать миссис Гуденаф.