— Когда представляю те счастливые дни, понимаю, что не ценила их по достоинству. Действительно: молодость, любовь! Разве мы думали о бедности? Помню, как после рождения Синтии дорогой Киркпатрик прошагал пять миль до Стратфорда, чтобы купить маффин, который я вдруг очень захотела. Не собираюсь жаловаться на твоего дорогого папу, но не думаю, что он… Впрочем, наверное, нельзя так говорить. Ах если бы только мистер Киркпатрик вовремя обратил внимание на кашель! Но он был таким упрямым! Мужчины вообще существа упрямые. В этом отношении эгоистичные. Он, конечно, не думал о том бедственном положении, в котором оставит жену. Мне как натуре тонкой и чувствительной пришлось тяжелее, чем другим. Помню небольшое стихотворение мистера Киркпатрика, где он сравнивает мое сердце со струнами арфы, откликающимися на каждое дуновение ветра.
— А я думала, для игры на арфе нужны сильные пальцы, — заметила Молли.
— Милое дитя, в тебе не больше поэзии, чем в твоем отце. А волосы! Еще хуже, чем обычно. Может, их намочить, чтобы разгладить эти неаккуратные завитки?
— Когда высохнут, станут еще кудрявее, — возразила Молли, и к глазам подступили слезы. Вспомнилась картина из раннего детства: молодая мама купает и одевает маленькую дочку, сажает малышку на колени, нежно накручивает на пальцы темные шелковистые колечки, а потом горячо целует кудрявую головку.
Получать письма от Синтии оказалось очень приятно. Писала она нечасто, зато рассказывала обо всем достаточно подробно и живо. Тексты изобиловали новыми именами, ничего не говорившими Молли, хотя мачеха и пыталась объяснить, о ком идет речь, снабдив рассказ собственными комментариями:
— Миссис Грин! Ах, это хорошенькая кузина мистера Джонса, которая живет на Рассел-Сквер вместе с толстым мужем. У них есть свой экипаж. Впрочем, возможно, что это мистер Грин доводится кузеном миссис Джонс. Спросим Синтию, когда вернется. Мистер Хендерсон! Молодой человек с черными бакенбардами, бывший ученик мистера Киркпатрика. Или мистера Мюррея? Помню, как говорили, что он изучал право. Ах да! Это те люди, которые нанесли визит на следующий день после бала у мистера Роусона и восхищались Синтией, не подозревая, что я ее мать. Она, одетая в черный атлас, выглядела великолепно. У сына, правда, стеклянный глаз, но зато огромное состояние. Коулмен! Да, вот его фамилия.
Известия от Роджера поступили только спустя некоторое время после возвращения Синтии из Лондона. Она приехала домой посвежевшей и похорошевшей, прекрасно одетой благодаря собственному тонкому вкусу и щедрости кузин, полной забавных воспоминаний о веселой жизни, но в то же время ничуть не расстроенной из-за того, что вернулась. Подруга привезла Молли множество изящных вещиц: ленточку на шею по новейшему образцу; фасон палантина; пару тонких облегающих перчаток, вышитых таким узором, какого Молли не видела ни разу в жизни, а также другие приятные свидетельства памяти и внимания. И все-таки Молли почему-то чувствовала перемену в отношении Синтии к ней. Она знала, что никогда не пользовалась абсолютным доверием подруги: несмотря на внешнюю откровенность и наивность манер, Синтия всегда оставалась особой крайне закрытой и сдержанной. Она сама не раз со смехом в этом признавалась, а постепенно Молли осознала правду, хотя и не придала особого значения: в ее собственной голове тоже порой пролетали мысли и чувства, которые она не собиралась никому открывать. Возможно, если они выстраивались в определенную идею, стоило довериться только отцу. В то же время Молли понимала, что Синтия скрывала не только мысли и чувства, но и факты, а поскольку, по мнению Молли, они могли носить болезненный характер, Синтия сочла разумным вообще забыть детство, а не бередить раны рассказами о переживаниях. Молли понимала, что отстраненность подруги связана вовсе не с недостатком доверия. Дело в том, что теперь Синтия не столько искала ее общества, сколько, напротив, избегала. Глаза ее не выдерживали прямого, серьезного взгляда. Появились темы, на которые Синтия явно не хотела говорить, причем относились они не к областям особого интереса, а открыто лежали на пути к точкам, которых следовало избегать. Молли радовалась, замечая, как изменилась манера Синтии, когда речь шла о Роджере. Теперь она говорила о женихе с нежностью, называла бедным, милым, и Молли думала, что это из-за болезни, о которой он сообщил в последнем письме.
Однажды утром, в первую неделю после возвращения Синтии из Лондона, прежде чем уехать на работу, мистер Гибсон ворвался в гостиную в сапогах со шпорами, торопливо положил перед ней открытый журнал, ткнул пальцем в абзац и поспешно покинул комнату. Глаза его возбужденно блестели, лицо было непривычно радостным. Все это Молли не могла не заметить, как и румянец Синтии, после того как та, прочитав указанные строки, отложила журнал, но не закрыла, и вернулась к рукоделию.
— Что это такое? Можно посмотреть? — спросила Молли, протягивая руку.
— Конечно. Не думаю, что в научном журнале, где полно подобных сообщений, может скрываться какая-то тайна.
С этими словами она придвинула журнал Молли.
— Ах, Синтия! — воскликнула та, начав читать. — Неужели ты не испытываешь гордости и восхищения?
В статье сообщалось о ежегодном заседании Географического общества, где лорд Холлингфорд читал письмо, полученное от Роджера Хемли из Арракубы — района Африки, где прежде не ступала нога образованного европейского путешественника. Мистер Хемли приводил множество интереснейших подробностей о жизни аборигенов. Чтение письма было встречено с глубоким интересом, а затем несколько коллег высоко оценили заслуги автора.
Молли уже слишком хорошо знала подругу, чтобы ожидать искреннего ответа на вопрос. Даже если бы Синтия испытывала гордость, радость, благодарность или даже негодование, сожаление или горе, сам факт, что от нее ждали проявления каких-то чувств, не позволил бы их выразить.
— Боюсь, что не настолько поражена прочитанным, как ты, Молли. К тому же для меня это не совсем новость: я узнала еще в Лондоне, об этом много говорили в доме дяди. Конечно, всех дифирамбов в адрес Роджера не слышала но это зависит лишь от манеры говорить. Кто-то считает необходимым расточать похвалы, если лорд не поленится зачитать вслух одно из полученных писем.
— Ерунда, — возразила Молли. — Сама не веришь в то, что говоришь.
Синтия очаровательно, во французской манере, передернула плечиками, однако головы от шитья не подняла. Молли вернулась к чтению и вдруг воскликнула:
— Послушай, Синтия! Ты же вполне могла тоже послушать выступление лорда Холлингфорда! Вот здесь написано: «…в присутствии леди и джентльменов». Если знакомые дяди Киркпатрика интересовались заседанием, то кто-нибудь из них вполне мог тебя взять с собой.
— Наверное, если бы попросила. Впрочем, неожиданный интерес к науке показался бы им странным.
— Но ничто не мешало тебе рассказать дяде о причине интереса и попросить сохранить тайну. Он наверняка бы согласился.