— Заруби себе на носу, — жестко заявила Синтия, отложив работу. — Я не желаю, чтобы наши отношения с Роджером упоминались, а тем более обсуждались. Когда придет время, сама оповещу и дядю, и всех остальных, кого это касается, но не собираюсь навлекать на себя неприятности даже ради того, чтобы услышать комплименты в адрес мистера Роджера Хемли. Если придется открыть тайну, то сделаю это сразу для всех и покончу с сомнениями. Никогда еще мне не было настолько плохо.
Тон подруги стал таким унылым и жалобным, что Молли взглянула на нее в полном недоумении.
— Не могу тебя понять, Синтия.
— Да, не можешь, — мягко подтвердила та, подняв полные слез глаза, словно хотела попросить прощения за недавнюю резкость. — Боюсь… надеюсь, что никогда не поймешь.
В порыве нежности Молли крепко обняла подругу.
— Ах, Синтия! Я тебя мучаю? Терзаю? Только не говори, что боишься моего участия. Конечно, у тебя есть недостатки: у всех есть, — но от этого я люблю тебя еще больше.
— Даже не знаю, насколько я плоха, — ответила Синтия, улыбаясь сквозь слезы, — окончательно запуталась. Да, попала в безвыходное положение. Иногда думаю, что теперь навсегда останусь в темном лабиринте, а если что-то просочится на свет, то покажусь еще хуже, чем есть на самом деле. Знаю, что твой отец вышвырнет меня прочь, а ты… нет, не хочу даже думать, что отвергнешь.
— Уверена, что не отвергну, — заверила подругу Молли и робко спросила: — А он… как, по-твоему, к этому отнесется Роджер?
— Не знаю. Надеюсь, что до него это никогда дойдет. Все произошло так, что я даже не поняла, что поступаю дурно. Очень хочу все тебе рассказать.
Молли не торопила подругу с признанием, хотя мечтала все услышать и узнать, нельзя ли предложить помощь. Но пока Синтия колебалась, стоит ли говорить правду, и слегка сожалела о том, что уже произнесла первую фразу, в комнату вошла миссис Гибсон, переполненная планами по срочной переделке платья в соответствии с новейшим лондонским фасоном. Синтия тут же забыла о слезах и переживаниях и с головой погрузилась в сиюминутные заботы.
Девушка теперь активно переписывалась с лондонскими родственниками, в полном соответствии с работой почты в те времена. Правда, миссис Гибсон порой сетовала на излишнее количество писем от Хелен Киркпатрик, так как до появления почтовой оплаты в одно пенни стоимость корреспонденции ложилась на плечи (точнее, на кошелек) получателя. Таким образом, три раза в неделю по одиннадцать с половиной пенсов составляли, по мнению раздраженной миссис Гибсон, сумму «между тремя и четырьмя шиллингами». Однако эти жалобы предназначались только для семейного круга; все остальные не видели изнаночной стороны гобелена. Холлингфорд в целом и сестры Браунинг в особенности слышали лишь о «горячей дружбе дорогой Хелен с Синтией» и об «удовольствии постоянно получать свежие новости из Лондона. Все равно что жить там!»
— Думаю, намного лучше, — сурово заметила мисс Кларинда, которая составила представление о столице по сочинениям британских эссеистов[49], где Лондон представал центром разложения провинциальных жен и дочерей в безостановочном кружении далеко не невинных удовольствий.
Город представлялся ей неким моральным дегтем, к которому никто не мог прикоснуться, не испачкавшись, поэтому после возвращения Синтии домой мисс Браунинг зорко высматривала в ее характере признаки порчи, но никаких изменений, кроме множества новых красивых платьев, не замечала. Девушка побывала «в свете», «повидала блеск, сияние и ослепительный свет Лондона», однако, вернувшись в Холлингфорд, по-прежнему не считала зазорным подать стул мисс Кларинде, собрать букетик для мисс Фиби или заштопать и переделать собственную одежду. Все эти достоинства сестры единодушно сочли заслугой самой Синтии, а не Лондона, и старшая мисс Браунинг авторитетно продолжила:
— Насколько могу судить, Лондон похож на карманника или грабителя в обличье обыкновенного человека. Интересно, как в наших местах могли вырасти такие выдающиеся умы, как милорд Холлингфорд или мистер Роджер Хемли? Добрый мистер Гибсон, который принес нам этот научный журнал, так гордится их достижениями, словно это его родственники.
Миссис Гибсон загадочно улыбнулась в ответ на эти слова, а мисс Кларинда продолжила:
— Фиби прочитала статью вслух, потому что для меня шрифт мелковат. Названия новых мест ее озадачили, но я посоветовала их пропустить: все равно мы никогда не слышали о них прежде и не услышим в будущем, — но вот все хвалебные слова в адрес милорда и мистера Роджера она прочитала. Так вот я и спрашиваю вас: как могли у нас родиться и вырасти эти прекрасные джентльмены? Всего на расстоянии восьми миль отсюда? И Молли, и я не раз там бывали. И вот теперь все рассуждают о достоинствах интеллектуального общества Лондона, о выдающихся людях, повстречать которых — большая честь, а на самом деле большинство привлекают только магазины да театры. Но это все ерунда. Мы стараемся выглядеть лучше, чем есть на самом деле, а если хотим сказать что-то разумное, то начинаем говорить по-человечески. Но я снова вас спрашиваю: откуда берутся эти научные сообщества, мудрые ученые и выдающиеся путешественники? Да из сельских приходов, подобных нашему! Лондон забирает к себе лучших уроженцев провинции, выставляет напоказ, а потом обращается к жителям тех мест, которые обокрал: «Приезжайте и посмотрите, как я хорош!» Хорош, ничего не скажешь! Терпеть не могу ваш Лондон. Синтии намного полезнее оставаться здесь, в Холлингфорде, и на вашем месте, миссис Гибсон, я бы положила конец лондонским письмам: они только сбивают ее с толку.
— Но, возможно, мисс Браунинг, когда-нибудь ей придется жить в Лондоне, — жеманно улыбнулась миссис Гибсон.
— Значит, самое время об этом подумать. Желаю ей честного сельского мужа с приличным достатком и хорошим характером в придачу. Запомни, Молли, — повернулась мисс Браунинг к испуганной девушке, — у Синтии есть мать, чтобы позаботиться. А ты растешь без матери. Когда дорогая Мери была жива, мы с ней крепко дружили, поэтому я не позволю тебе броситься на шею тому, чья жизнь как мутная водица. Клянусь богом!
Заключительная речь прозвучала с таким напором, что произвела в тихой гостиной эффект разорвавшегося пушечного ядра. Мисс Браунинг явно предупреждала любимицу поостеречься мистера Престона, но поскольку сама Молли даже не представляла, о чем она, поэтому не могла понять, что означает эта суровая проповедь. Тем временем миссис Гибсон, неизменно принимая близко к сердцу каждое касавшееся ее слово (она называла это чувствительностью), заметила обиженно:
— Уверена, мисс Браунинг, вы глубоко заблуждаетесь, полагая, что родная мать могла бы заботиться о Молли лучше, чем это делаю я, так что нет никакой необходимости ее защищать. Не понимаю, что заставило вас говорить в таком тоне, как будто все мы поступаем неправильно и в чем-то ее ущемляем. Я глубоко оскорблена. Молли сама подтвердит, что нет такой вещи или такого развлечения, которое имела бы только Синтия, а она чувствовала бы себя обделенной. Что же касается отсутствия заботы о ней, то если бы завтра ей предстояло отправиться в Лондон, я бы тоже поехала с ней, чтобы присмотреть, хотя не делала этого для Синтии, когда та училась во Франции. Спальни девочек убраны совершенно одинаково. Я даже позволяю ей всякий раз, когда захочется, надевать свою красную шаль. Просто не понимаю, что вы имеете в виду, мисс Браунинг.