— И востер же ты, Шурочка, уж слышал все. Так это я про старину вспомнила.
Няня поставила лампадку на место, перекрестилась широким крестом и вышла из детской.
— Это она про бабушку, бабушка — московская, — решил Алеша и повернулся вокруг себя на каблуках.
И вот, однажды, в субботу, когда няня собиралась идти ко всенощной, Алеша рисовал большую картинку и старательно раскрашивал ее, Верочка сидела в углу, собирая игрушки, а я расставлял подаренные мне дедушкой солдатики, к нам в детскую вошла мама с барышней, одетой в зеленое платье в шляпке с зеленым пером.
— Вот и детская; дети, идите знакомиться, это — Мари, ваша бонна.
— Немка, — я еще усерднее начинаю играть, стараясь незаметно следить за тем, что происходит в детской. Верочка первой подходит к Мари.
— Ах, какая ты храбрая, молодец какой. Как зовут тебя? — Мари опускается на колени и обнимает Верочку, а Верочка уже смутилась, наклоняет головку и перебирает передник.
— Это — Верочка, папина любимица, и потому очень избалованная, она ведь единственная девочка.
— Ты — избалованная. Ну, ничего, ничего, со мной ты будешь послушной, да?
Верочка молчит; Алеша нехотя отрывается от своей картинки и подходит к Мари.
— О, ты уж совсем большой. Du sprichst schon Deutsch?[308]
— Я не говорю по-немецки, я только читать умею, — важно заявляет Алеша.
— Он — невозможный, вам будет с ним очень трудно.
— Ты большой шалун, да?
Алеша молчит и только лукаво улыбается.
— Шурочка, а ты что же не идешь здороваться?
Я нарочно роняю на пол солдат, наклоняюсь и начинаю медленно их подбирать. Я не хочу здороваться с Мари, зачем она немка.
— Смотрите, как я рисую, — хвастается Алеша, он подбегает к столу. Мари и мама подходят тоже.
— О, это очень хорошо! Du bist ein echter Maler[309].
Я забираюсь под стол, как будто ищу солдат.