— Шурочка, что же ты?
— Ну, где ты там, — Мари наклоняется, я вижу ее бесцветные глаза, яркопунцовые щеки; она мне протягивает руку, а я прижимаюсь к стене.
— Я не люблю вас, я возьму мою саблю и убью вас.
— Ты убить меня хочешь; о, какой ты сердитый.
— Шурочка, как тебе не стыдно, выходи сейчас и извинись перед фрейлен.
Я не двигаюсь.
— Барыня, оставьте его, он потом поздоровается, — заступается за меня няня.
— Дарья Федоровна, так нельзя, вы вечно за них заступаетесь, оттого они и растут такими дикими.
— Что вы. Господь с вами, барыня, когда я за них заступаюсь. Шурочка, слышишь, что говорит мама. Иди, поздоровкайся скорей, не срами меня в самом деле.
Я нехотя вылезаю из-под стола, недоверчиво подхожу к Мари и робко даю ей руку, стараясь не смотреть на нее. Мари притягивает меня к себе.
— Ну, вот, хорошо. Du bist ein sehr eigensinniger Knabe[310].
— Все равно, я вас никогда любить не буду.
— Почему?
— Так вы немка, а все немцы злые.
Мари засмеялась.
— Пойдемте, я покажу вам вашу комнату.
Мари отпускает меня.
— Я думаю, мы с тобой еще большими подругами будем.
— Я тоже хочу, — кричит Верочка.
— Вот как, давай твою руку.