Верочка дает Мари руку, оправляет передник, и все они уходят. Алеша стоит в раздумьи, потом медленно идет за ними.
— Я никогда больше с тобой играть не буду, — кричу я ему, когда он подходит к дверям.
— Почему? — Алеша быстро оборачивается и смотрит на меня горящими глазами.
Я опускаю глаза, ломаю оловянного солдатика и, чуть не плача, говорю:
— Потому что, потому что ты всегда обманываешь меня. Зачем ты говорил, что скандал ей устроишь, а сам первый здороваться идешь.
— Потому что ты — дурак и ничего никогда не понимаешь. Я хотел ей скандал устроить, если она нас за волосы драть будет и по углам ставить, — а она даже не немка, немки не говорят по-русски.
Алеша говорит это скороговоркой, быстро поворачивается и уходит из детской, хлопая дверью. Я остаюсь один. Так всегда бывает, я всегда остаюсь один. Или Алеша прав, и Мари не немка? Но разве можно любить двоих зараз, я уже люблю няню, как же я буду любить Мари?
11
ГОВЕНИЕ
Мы говеем на второй неделе поста, потому что мама считает, что на второй неделе бывает всего меньше исповедников.
С понедельника мы все едим постное и запах постного масла из кухни через коридор разливается по всей квартире и навевает особое настроение, которое мешает, и я целыми днями сижу на подоконнике и гляжу на прохожих, стараясь отгадать по их лицам, кто из них говеет тоже. При мысли о грехах в первый раз чувствую, что я не один на свете, что много, много людей живет и грешит, хочется узнать их грехи, хочется знать, похожи ли они на меня.
Вот наступает пятница, сегодня надо идти к исповеди. Я стараюсь не думать об этом, но когда вспоминаю, то улыбаюсь самодовольно, ведь сегодня я буду каяться в грехах, я по-настоящему буду большим, потому что у меня грехи будут.
Но пора идти в церковь, мама уже собирается, она входит в детскую и спрашивает:
— Дети, вы готовы? Вы просили прощение?
Я молчу. Вот, когда начинается страшное. Костя и Алеша не боятся, они уже не в первый раз идут к исповеди, а у меня ноги тяжелеют, я не могу, мне стыдно идти просить прощения у няни, у кухарки, главное, у Насти — горничной.
— Если не просили, так идите скорей, уже пора идти, — говорит мама.
— Няня, прости меня, — робко подхожу я к няне и верчу пуговицы у куртки.
— Бог простит, золото мое, — лицо у няни серьезно, она встает со стула, кладет в сторону вязанье и кланяется мне в пояс, от этого я смущаюсь еще больше, только няня не выдерживает, наклоняется ко мне, обхватывает и целует: — Бог простит, да и прощать-то нечего, какие такие грехи у тебя.
Я с облегчением иду на кухню, самое страшное — Настя, она не простит, раз я обозвал ее дурой за то, что она хотела жаловаться маме, когда застала меня в столовой у буфета, подъедающего остатки пирожного. Господи, ведь и в этом каяться надо.
Толстая наша кухарка, всегда веселая, на этот раз встречает меня серьезно.
ebooksa