— Каяться пришли? Дело, дело; надо грехи замаливать; чай, много их на душе накопилось.
— Прости меня.
— Бог простит, меня простите. — Я уже хочу уйти из кухни, как входит Настя.
— Прости меня, — шепчу я испуганно.
— Бог простит.
Бог простит, милый мой. Она простила. Слезы подступают мне к горлу, я не могу так, отчего они все такие, отчего я один такой скверный и сужу всех по себе. Я ухожу из кухни и чувствую за спиной их глаза, от этого у меня как-то особенно подгибаются колени. Боже, как стыдно, как стыдно.
В коридоре встречаю маму.
— Шурочка, ты готов?
— Нет, я еще не был у бабушки.
— Так иди же скорее.
— Бабушка, я иду исповедоваться, прости меня.
— Идешь исповедоваться, а врываешься к бабушке, как сорванец какой, — говорит бабушка, снимая очки и откладывая их в сторону. Я опускаю голову и тереблю пуговицу на куртке.
— Подойди ко мне.
Я нерешительно подхожу. Бабушка отодвигается от письменного стола и обнимает меня.
— Ты не думай, что бабушка к тебе придирается. Бабушка все о вас думает, одни вы у нее, и хочется ей, чтобы вы были умными, чтобы все любили вас. Ты идешь теперь к исповеди, завтра причащаться будешь. Тело Христово в себя примешь. Одна молитва, одна просьба должна быть у тебя, чтобы Господь простил и помог тебе сделаться достойным принять Его Пречистое Тело. Ты и молись: Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного раба Твоего. Подожди, подрастешь, я расскажу тебе, как меня слабую охранял Он от всех невзгод житейских, как направлял и наставлял меня в жизни, и ты поймешь тогда, как велик Господь. Вот почему надо серьезно относиться к такому великому таинству. Нельзя оскорблять Бога, помни это. Ну, Христос с тобой, Он простит тебя, а ты меня прости, старуху.
Бабушка встала, поклонилась мне в пояс, потом перекрестила и поцеловала.
Мы выходим на улицу. Уже чувствуется весна, днем на солнце сильно таяло, а теперь подмораживать стало и тонкий ледок, точно сухари на зубах, хрустит под ногами. Так и тянет наступить на лужицу подернутую льдом, чтобы продавить его, но я иду к исповеди, и желание гаснет. И вдруг я вспоминаю, что я у Мари не просил прощения. Невольно краснею, опять колени подгибаются, я стараюсь себя успокоить тем, что Мари — немка, а немцы все равно не говеют, да потом она так недолго у нас и я ни в чем не виноват перед нею.
Мы входим в церковь, делается страшно, оглядываюсь по сторонам, церковь совсем не такая, как утром, во время обедни. Она точно выросла, перед иконами не горят лампады. В трех местах стоят ширмочки, перед ними сосредоточенные исповедники со свечами в руках. Дьячок на клиросе монотонно читает какие-то правила, при звуке знакомых молитв исповедники торопливо крестятся, некоторые становятся на колени, кладут земные поклоны, и сам за ними начинаешь невольно креститься. Из-за ширм иногда раздается голос священника, потом оттуда выходит исповедывавшийся, идет к алтарю молиться перед иконами Спасителя и Божьей Матери.
Мы тоже становимся в очередь; мама дает нам свечки и деньги и объясняет, что нужно с ними делать. Костя и Алеша нетерпеливо двигаются, они уже знают и им стыдно, что мама объясняет им, точно они маленькие. Медленно идет время. Иногда вздохнет кто-нибудь громко, и снова наступает жуткая благоговейная тишина, прерываемая монотонным чтением дьячка.
Вот какая-то женщина в слезах выходит из-за ширмочки и идет к алтарю неровной походкой; вот опускается на колени перед иконой Божьей Матери, прижимается лбом к полу и вдруг начинает трястись мелкими порывистыми вздрагиваниями. Она рыдает.
ebooksa