— Куда дел ребёнка? — воскликнул он. — Говори, куда ты его подевал?
— Я? Ребёнка? Какого ребёнка?
И Лагус начал стонать.
— Что хотите от бедного нищего?
— Почему же ты убегал? — прервал, нанося ему удар, шляхтич.
— Я испугался, пане. Ради Бога, отпустите меня! Чего хотите от бедного оборванца? В чём я виноват?
— Это он его схватил, это он, — повторял Чурили, — взять его и в ратушу заключить.
— В тюрьму! — кричала Агата, приходя в себя. — Говори, говори, что ты сделал с ребёнком?
— С каким ребёнком? Ах! Смилуйтесь! Смилуйтесь! Это евреи, это евреи, это не я! Этот шляхтич сам не знает, что говорит. Отпустите меня.
Когда так кричат и кучка простолюдинов всё больше сбегается вокруг, а жаки думают связать Лагуса, костёльный колокол, один и другой, отозвался мрачно на пожар.
— Горит! Горит! — крикнуло несколько голосов.
— Горит! — ещё громче рявкнул дед.
— Держите его! — вскричал Чурили. — Держите его!
Агата и шляхтич уцепились за Лагуса, потому что в эти минуты жаки, забыв обо всём, начали возвышать голоса, ища зарево на небе. Урвис, тем временем, стоя посередине, призывал своих к огню. Дед огляделся только, замахнулся палкой и, видя, что на него меньше обращают внимания, убежал среди тёмных домов.
Колокола всё громче, один за другим, со всех краёв города восклицали: Горит! Горит! Испуганный люд в поисках огня и жаки пустились для спасения к пожару.
Том второй
I
Крыльцо дома приходского священника
Ясное утро поздней осени сияло над прошовицкой околицей. Солнце, пробив синие и белёсые тучи, мчащиеся с северо-запада на восток, бледно светилось на голубоватом фоне чистого небосвода. Ветер уносил жёлтые и коричневые листья деревьев и кружил клубами песка, жалобно свистя между деревьями и постройками. Длинные нити паутины оплели стебли засохших цветов, ветви деревьев и трепетали в воздухе. Вдалеке синели горы, желтели луга, темнела потоптанная стерня, а деревья, лишённые зелени, остатком жёлтых и красных одежд выделялись на серых пространствах.
И щебетание птиц прекратилось.