Мама же, как обычно, шаталась с отцом по гостиницам.
- Я завидовала его ленинградскому дому. Завидовала домашним обедам. Домашней постели. Я представляла, как он приходит, снимает сапоги в прихожей, обнимает сынка и целует ледяную жену. Было больно, но я не могла перестать о нем думать. И что с того, что он любил меня, а не ее?
По мнению матери, любовь до гроба – это глупости, разве что если кого-то быстро похоронят.
Она говорит, что люди, которые женятся молодыми, как мой отец, не знают, что делают. Папе было двадцать лет, и он обещал любить всю жизнь. Так ведь он же понятия не имел, что означает хотя бы десятилетие вместе, поэтому супружество до тридцати лет это ужасная ошибка, говорит она.
С Кларой мы познакомились, когда мне было двадцать три года, свадьбу сыграли, когда она вернулась из Штатов. Довольно скоро я буду жить с ней дольше, чем жил без нее.
- О, ты – это нечто другое, - слышу я.
Но вернемся к делу. Старик после ухода из госпиталя, вроде как, вел себя странно. Меньше разговаривал, часто опаздывал. Мать думала, что все это по причине случившегося или из-за смерти Кирилла.
Стояли первые дни апреля, мать по-старому спустилась в "варшаву", где, помимо Платона, ее ожидал папочка с бычком и хитрой усмешкой. Как правило, они встречались уже в кафе "Кашубское", "Морской Глаз" или в том самом "Интер-Клубе". У отца была такая мина, словно бы он выиграл золотые часы.
Он посадил маму на заднем сидении, завязал ей глаза черной тканью.
Она пробовала угадать, куда они едут, но быстро потеряла ориентацию.
На месте пахло солью и морем. Старик выволок маму из "варшавы", посчитал до пяти и снял повязку.
Они находились на Каменной Горе, перед "Домом под негром". У матери даже голова закружилась. Ведь целую жизнь она провела за одеялом, теснясь с родителями в одной комнате.
- Иногда кто-то дает тебе так много, что ты и не знаешь, что сказать, - признает она. - Чувствуешь тогда себя робким, виноватым, ну и плачешь.
Вилла стояла пустой с тех времен, когда на первом этаже мучили людей. Старик, осознавая это печальное прошлое, приготовил для матери второй этаж, с грязной кухней, светлой ванной и комнатой, откуда можно было выйти на террасу.
- Мы сидим как раз тут, - радуется мама.
На лестнице пахло пылью и животными. Кто-то недавно разводил здесь не то нутрий, не то енотов.
В спальне ожидал туалетный столик с хрустальным зеркалом и трехдверный шкаф, а внутри него больше вешалок, чем у мамы было платьев. А старик уже тащил ее дальше, в санузел, где над ванной блестели золоченые краны; через большую комнату, мимо пустых книжных полок, кресел с блохами и дырявого шезлонга на террасу, откуда открывался известный мне вид на волноломы.
На полу валялись бра, чемоданы, комоды и неработающий утюг.
А старик уже открыл шампанское.
Мать утверждает, что в его радости скрывалась некая неуступчивость, упорство воина. Он был способен загонять остальных к счастью бичом.
ebooksa