Иди со мной

Мама тут же расплакалась. Старик тут же спросил, что он сделал не так. Он явно считал, что это все имеет связь именно с ним – уж если мать хнычет, значит сам он наверняка чего-то нахомутал, а если радуется, тоже по его причине. Вообще-то Клара тоже могла бы чего-нибудь сказать по этой теме.

Мама же плакала, потому что думала про бабушку, работающую в три смены, а еще о босых детях, которые гоняли по развалинам между бельем, развешанным на тылах улиц Авраама и Швентояньской, где люди кучковались в руинах без света и воды. Она думала о молочнике, толкающем свою тележку в четыре утра, о беззубом Зорро и других бедных людях, из-за печалей которых Гдыня почернела. А тут такая вилла!

- Молодая я тогда была, потому и впечатлительная, - смеется она сейчас.

Отец поднял ее на руки, целовал веки, вытирая слезы шершавым пальцем, и спрашивал, что еще он может для нее сделать. Мама поглядела на увядшие цветы, на линолеум и углы стен, почерневшие от дыма, на грязную кухню и заставленную ломаными вещами террасу. И спросила:

- Ты дашь мне на недельку Платона?

О каштане

В Гдыне теперь все шло хорошо. Вацек встречался с новой девушкой. Мать заставляла Платона пахать.

Вацек, похоже, был из тех людей, которым идет на пользу, когда их бросают. Он начал ходить выпрямившись, а на других глядел, словно бы хотел, чтобы те ему чистили обувь. На занятиях он красноречиво разглагольствовал, заявлял, что купит себе "сиренку" и кланялся только наиболее солидным преподавателям.

Себе он выискал деваху со второго кура, вроде как неприкаянную и внешне ничего, обрабатывал ее, выстругивая из блестяшки звезду. Та же, впрочем, пялилась на него, словно коза на ангельский отряд.

Вечера они просиживали в "Морской", где совали друг другу безе в рот. Она же ему даже руку под подбородок подставляла, чтобы мужику галстук не попачкать.

Осчастливленная мать рассчитывала на то, что Вацек о ней забыл, а с ним забыл и Шолль, в связи с чем как-то пропустит ее на экзамене.

- Скорее уж дьявол бы меня простил, - слышу я.

Мать вспоминает, пахала словно параноик, буквально заучивала учебники на память, абзац за абзацем, за тем своим одеялом, совершенно ухайдаканная после занятий и практики. Пока не настало время работ на Каменной Горе.

По мнению матери Платон был неуничтожимым. Такие ослы завоюют весь мир.

Начали они с того, что стали выбрасывать мебель, что занимала террасу, и дырявый шезлонг. Платон в этот шезлонг просто влюбился и спрашивал, можно ли его забрать. Матери хотелось знать, на кой ляд тот ему, раз он проживает в каюте. Платон заверил ее, что когда-нибудь получит двухкомнатную квартиру в Москве. И они поедут туда вместе: он сам и шезлонг.

- И стану лежать на нем, словно император, - сказал он и перепугался своих слов, ведь в его замечательной стране императора расстреляли.

А кроме того, он много фантазировал о жене, которую для себя найдет. Похоже, что он любил животных, потому что говорил, что такая жонка должна быть трудолюбивой, как вол, тихой, как летучая мышь, и охотной, словно мартовская кошка. Так он говорил, потом замолкал, смущенный какой-то тайной. Интересно, а что сегодня бы услышал на такие свои требования.

- Ты не верь ему, - повторял отец.

Работа продвигалась. Под сорванным линолеумом ждал красивый каменный пол, за обоями – довоенная лепнина. В стене обнаружилась коробочка с детскими сокровищами: там был солдатик, вагончик и кусочек свинца с вплавленной в него тряпочкой