Самая жесткая критика прозвучала в речи рабби Стивена Уайза, который отличался многими достоинствами, но был лишен политического чутья и проницательности. Уайз обвинил Вейцмана в том, что тот «засиделся на английских пирах»[716]. С англичанами должен говорить только человек, верящий в дело сионизма, а не такой руководитель, который заявляет: вы — большой народ, а мы — маленький, вы всемогущи, а мы — ничто. Ревизионисты также осыпали Вейцмана упреками: поэт У. Ц. Гринберг заявил, что жизнь в Палестине «превратилась в ад», а Страйкер сказал, что сионистское движение должно руководствоваться духом Герцля или духом Вейцмана — компромисса быть не может.
Контратаку возглавили Бен-Гурион и Арлозоров. Первый критиковал ревизионистов за их «легковесный сионизм», фразерство и демагогию, а также за то, что они винят руководство движения во всех неудачах. Так, ревизионисты заявляли: «Мы создадим еврейское большинство по обе стороны Иордана, если получим большинство в конгрессе». Наивные молодые люди из Польши еще могли поддаться на подобные обещания, но им не поверил бы ни один мало-мальски разумный человек, знакомый с палестинскими реалиями. Арлозоров упрекнул критиков Вейцмана в недостатке политического здравомыслия. Они, видимо, не понимали, что сионизм вот уже несколько лет находился в изоляции и что мировая политическая ситуация стремительно ухудшалась. К концу дебатов — самых драматичных со времен спора об Уганде — стало очевидно, что движение разделилось более или менее поровну на сторонников и противников политики Вейцмана.
В этой деликатной ситуации Вейцман неосмотрительно решил дать интервью корреспонденту Еврейского Телеграфного Агентства, в котором заявил, что не поддерживает лозунг о создании еврейского большинства в Палестине, который могут истолковать только как желание изгнать арабов из Палестины. Даже Арлозоров назвал это интервью политически вредным. Радикал Наум Гольдман, который уже давно добивался отставки Вейцмана, выступил от имени политического комитета и постарался извлечь как можно больше пользы для себя из его ошибки. Он заявил, что воспринимает это интервью как «объявление войны» сионистскому движению, и потребовал поставить на голосование вопрос о доверии Вейцману. В результате тот набрал лишь 106 голосов против 123.
Это был хорошо рассчитанный маневр и, в сущности, единственная возможность победы для оппонентов Вейцмана, поскольку голоса большинства, отвергшего прежнего лидера, сразу же резко разделились по вопросу о том, кто станет его преемником. Предложение ревизионистов раз и навсегда определить «конечную цель» сионизма было отвергнуто, а новый Исполнительный комитет, в который вошли Соколов, Арлозоров, Бродецкий, Фарбштейн, Локкер и Нейман, в сущности, представлял собой собрание вейцманистов без Вейцмана. Возможно, оппонентам Вейцмана (как он писал впоследствии) тогда казалось, что уступчивость Соколова позволит им направить сионистское движение в необходимом для них направлении. Но они ошибались, ибо Жаботинский так и не получил шанса воспользоваться ситуацией. А Наум Гольдман, по иронии судьбы, через много лет оказался в том же положении, в каком находился свергнутый им Вейцман в 1931 г.: его отстранили от руководства движением за склонность к «минимализму» и «постепенным изменениям».
Конгресс 1931 года казался большинству его участников поворотным пунктом в истории сионизма. Но и это было заблуждением, ибо политика Всемирной сионистской организации осталась практически неизменной, а Вейцман вернулся на пост президента четыре года спустя. Приписывать решающее историческое значение конфликтам внутри сионистского движения было бы неразумно. Настоящим поворотным пунктом стал только 1933 год, как выяснилось в результате событий, над которыми движение было абсолютно не властно.
Начало работы нового Исполнительного комитета пришлось на неблагоприятный момент. Правда, после публикации письма Макдональда отношения с мандатной державой несколько улучшились, что было необходимым условием для конструктивной работы в Палестине. Но финансовое положение Всемирной сионистской организации в этот период оказалось хуже, чем когда-либо. Глава политического департамента жаловался на огромный объем работ в невозможных условиях: денег для выполнения этих задач сейчас было меньше, чем десять лет назад. Из Америки он, как прежде и Вейцман, получал не столько деньги, сколько добрые советы. Численность новых иммигрантов в 1931 г. составила 4705 человек — меньше, чем в любой из годов после I мировой войны, не считая 1927–1928 гг. Новый верховный комиссар, генерал сэр Артур Уошоп, был благосклонен к сионизму, но чрезвычайно тверд в своем убеждении, что в Палестине давно пора постепенно вводить парламентскую систему. Для сионистов это было бы катастрофой, ибо тогда иммиграция и колонизация попали бы в зависимость от доброй воли арабского большинства. Этой опасности они избежали лишь благодаря настоятельным требованиям арабских лидеров, которые добивались полного запрещения иммиграции и продажи земель, а в противном случае не соглашались сотрудничать с британскими властями ни в одном политическом мероприятии.
Исполнительный комитет в Лондоне по-прежнему вел напряженную работу. Соколов за этот год успел встретиться
В 1932 г. экономическая ситуация в Палестине улучшилась, численность иммигрантов возросла вдвое по сравнению с предыдущим годом. В 1933 г. в Палестину приехали 30 000 человек — больше чем когда-либо, и это вызвало экономический бум. Однако в то же время положение евреев в Центральной Европе катастрофически ухудшалось. Сионисты давно предостерегали своих собратьев по вере об опасности слепых надежд на неизбежный прогресс терпимости и либерализма. Но даже те из них, кто был настроен пессимистически, оказались не готовы к реальной катастрофе. Заявив в ноябре 1932 г., что Палестина будет построена на руинах еврейской диаспоры[720], Вейцман, без сомнения, имел в виду руины экономические, а не физическое уничтожение.
В декабре 1932 г. во Франкфурте состоялось последнее перед приходом Гитлера к власти собрание Федерации немецких сионистов. Председатель собрания, Курт Блуменфельд, давно уже изрекал мрачные пророчества. К 1932 г. он пришел к выводу, что немецкие евреи вскоре попадут в разряд «второсортных» граждан. Вейцман посоветовал ему не ставить под угрозу положение немецких евреев столь тягостными прогнозами, и было решено, что франкфуртское собрание выпустит две резолюции, одна из которых послужит противовесом «ультрапессимистическим» взглядам Блуменфельда. Наум Гольдман, только что вернувшийся из Женевы и хорошо знакомый с настроениями различных правительств и политиков, заверил своих слушателей в том, что Франция и Англия не допустят прихода Гитлера к власти и что Россия считает нацистов своими заклятыми врагами; а значит, нет никаких поводов для беспокойства[721]. Три месяца спустя Гитлер уже был канцлером, а еще через несколько недель в Германии установилась диктатура.
Вначале евреи отреагировали на это обеспокоенно, однако они еще не чувствовали реальной опасности. Они верили, что Гитлер все же не станет портить отношения со всем миром, проводя в жизнь свою безумную политическую программу. Одно дело — быть лидером экстремистского политического движение, и совсем другое — главой государства. Легшая на его плечи ответственность, надеялись многие, вынудит его устранить самых фанатичных антисемитов из своего окружения. Но к апрелю, после бойкота, объявленного евреям, и открытия первых концлагерей основания для иллюзий уже не осталось. Эра эмансипации и равноправия для евреев завершилась, заявила «Еврейская хроника», центральный печатный орган немецкого сионизма[722].
В среде немецких евреев сионисты всегда составляли незначительное меньшинство. Но после прихода Гитлера к власти их авторитет мгновенно возрос. Внезапно все заинтересовались Палестиной. Сотни людей являлись на сионистские митинги, на которые прежде не удавалось привлечь и нескольких десятков человек; увеличились тиражи сионистских газет; повсеместно открылись курсы по изучению иврита[723]. По правде говоря, этот процесс не ограничивался одной лишь Германией и начался еще до января 1933 г. В конце 1932 г. " сионисты впервые оказались сильнейшей партией на выборах в венской еврейской общине. Германский кризис отозвался по всей Европе; опасность почувствовали все еврейские общины.
Рост влияния сионизма раздражал его еврейских критиков, и некоторые дошли до заявлений о том, будто нацизм и сионизм сознательно сотрудничают друг с другом. Разве сионисты своими лозунгами о единстве еврейского народа, своими настояниями на естественности и неизбежности антисемитизма не лили воду на мельницу нацистской пропаганды? И разве нацистские лидеры в своих речах и сочинениях не цитировали время от времени сионистские источники, чтобы доказать неспособность евреев к ассимиляции? Один из этих критиков писал много лет спустя: «Действительно ли сионистская программа и философия, популяризируя мнение о том, что евреи навсегда останутся в Европе чужаками, внесли решающий вклад в эту чудовищную катастрофу, уничтожившую шесть миллионов евреев руками нацистов? На основании сведений, которыми мы сейчас располагаем, ответить на этот вопрос невозможно»[724].
Некоторые сионисты использовали сложившуюся ситуацию, чтобы напомнить своим либеральным, ортодоксальным и коммунистическим критикам о том, до какой степени те заблуждались в своих оценках положения немецких евреев. Действительно, разговоров о банкротстве либерализма было достаточно много, но заявления о сотрудничестве сионистов с нацистами — это абсолютный нонсенс. Ни один еврейский Молотов ни разу не сидел с нацистами за одним столом. Если же нацисты в своей пропаганде и цитировали сионистские идеи, то столь же часто они цитировали и слова евреев других политических убеждений, — все зависело от того, что они хотели доказать.
Сионисты не пользовались какими-либо льготами в нацистской Германии. Их лидеры и сотрудники печатных органов подвергались тем же гонениям и ограничениям, что и все другие евреи. Например, немецким сионистам не разрешили участвовать в сионистском конгрессе в 1933 г. Время от времени нацисты действительно поощряли усилия по ускорению эмиграции в Палестину, но такую же поддержку они оказывали и несионистским организациям, помогавшим евреям эмигрировать в другие страны. С точки зрения нацистов, сионизм был всего лишь частью всемирного еврейского заговора против арийцев, иной, чем либерализм или большевизм, но ничем не лучшей. Это был заклятый враг немецкого народа. Более того, среди нацистских лидеров существовало мнение (к которому временами склонялся и сам Гитлер), что немецких евреев лучше оставить в Германии как заложников, не позволяя им эмигрировать.
Всемирная сионистская организация, как и другие еврейские организации за пределами Германии, сталкивалась с чрезвычайными трудностями в отношениях с Третьим Рейхом. Разумеется, они протестовали против ущемления прав немецких евреев. Соколов в своей речи, открывшей 18-й сионистский конгресс в Праге (21 августа — 4 сентября 1933), заявил: «Говорить — опасно, но молчать — еще опасней»[725]. Конгресс принял резолюцию с обращением ко всему цивилизованному миру помочь евреям в борьбе за сохранение прав человека в Германии. Но ни эта декларация, ни другие подобные ей так и не повлекли за собой никаких практических результатов. Отдельные сионистские лидеры (в частности, рабби Уайз) в 1933 г. организовали бойкот немецким товарам и возглавили другие антинацистские инициативы. Однако сионистское движение как таковое вынуждено было действовать с осторожностью, так как более полумиллиона евреев оставались заложниками в руках нацистов и любой враждебный шаг еврейской организации за пределами Германии мог бы повлечь за собой страдания невиновных. Кроме того, необходимо было поддерживать контакты с немецкими властями, чтобы не прекратилась эмиграция. Все это ограничивало свободу политических и практических действий в борьбе с нацистской Германией.
«Еще никогда нам не приходилось с такой ясностью и с такой жестокостью ощущать, насколько шатко наше существование в диаспоре», — сказал Соколов во вступительной речи на Пражском конгрессе. Двадцать и даже пять лет назад предвидеть такое развитие событий было невозможно. И никогда еще сионизм не оказывался настолько насущным и необходимым. Слушатели встретили эти его слова аплодисментами, но Соколов отмахнулся от них: «Лучше бы вы аплодировали тридцать лет назад». Затем выступил Раппин. Он говорил о срочных планах помощи немецким евреям. Лучшим протестом против антиеврейской политики нацистов, заявил он, будет спасение евреев. По прогнозам Раппина, около 200 тысяч немецких евреев (т. е. почти половина их общего числа) потеряют работу. Палестина сможет принять от четверти до половины такого количества иммигрантов за следующие пять—десять лет. Этот прогноз оказался верным: половина немецких евреев успела покинуть страну до начала войны, и многие из них отправились в Палестину. Но до того момента, как двери захлопнулись, оставалось всего шесть лет, а не десять, и после 1938–1939 гг., после аннексии Австрии и Чехословакии, в смертельно опасном положении оказались еще сотни тысяч евреев.
Раппин вкратце описал деятельность Сэма Коэна, управителя палестинской цитрусовой компании, который в 1933 г. подписал соглашение с немецким министерством экономики о доставке в Палестину сельскохозяйственного оборудования на сумму в 1 миллион марок; оборудование предстояло закупить в Германии и продать в Палестине[726]. За этим соглашением последовал новый, еще более крупный договор о трансферте («Ха’авара») между сионистским движением (действовавшим через банк Палестины) и немцами. Многие евреи были крайне возмущены этими соглашениями, восприняв их как измену и саботаж бойкота немецких товаров. Это обвинение было справедливым в том отношении, что нацистское правительство согласилось на трансферт именно для того, чтобы «пробить брешь в стене антинемецкого бойкота», как писал в то время один из чиновников[727].
Однако сторонники соглашения утверждали, что бойкот, не получивший поддержки вне еврейских кругов, все равно окажется недолговечным. Ни западные державы, ни Советский Союз не пожелали порвать торговые отношения с Германией. С другой стороны, оставался шанс, что этот договор обеспечит расселение тысяч новых колонистов и укрепит положение евреев в Палестине, а следовательно, увеличит ее способность принимать новых иммигрантов. Впоследствии нацисты обнаружили, что договор о трасферте помогает развивать еврейскую промышленность в Палестине и тем самым укрепляет надежды на создание еврейского государства (таково было замечание Эйхмана во внутриведомственной записке). Разумеется, для нацистов это было нежелательно, так как их политика была нацелена на то, чтобы евреи оставались рассеянными по всему миру, а не создали государство — пусть даже и карликовое[728]. Соответственно, Берлин решил изменить условия договора о трансферте. В 1937 г. были произведены поставки оборудования на сумму в 37 миллионов марок, в 1938 г. — уже на 19 миллионов, а в 1939 г. — всего на 8.
Приход Гитлера к власти оказался «моментом истины» для сионистского движения. Только после этого они осознали, как немного успели достичь за три с лишним десятилетия! В речах на Пражском конгрессе лейтмотивом звучала тема провала: мы потерпели неудачу среди евреев, мы не смогли помочь немецкому еврейству, мы не сумели внушить еврейским массам идеи сионизма[729]. Сионистское движение до сих пор оставалось слабым по любым стандартам: из четырех миллионов американских евреев только 88 000 приняли участие в голосовании на выборах кандидатов на Пражский конгресс, а численность членов Федерации американских сионистов с конца 1920-х гг. даже уменьшилась. В Румынии проголосовали всего 40 000 евреев, а в Венгрии — только 5000, при том, что численность еврейской общины достигала там полумиллиона человек.
Движение было не только малочисленным, но и недостаточно сплоченным. Ревизионисты были на грани разрыва с сионистской организацией, другие партии тоже не могли найти между собой общий язык. Конгресс представлял собой печальную картину всеобщей распри. Представители «Мицра-хи» сетовали на осквернение субботы в Палестине и в других странах, а также на то, что религиозная партия не имеет ни одного голоса в руководстве сионистским движением. Усишкин сообщал, что за последние двадцать месяцев сионисты приобрели всего 44 000 дунамов земли, чего было недостаточно для расселения даже малой части новых иммигрантов. У сионистской организации не было денег, и палестинский бюджет, принятый на этом конгрессе, составил всего 175 000 фунтов стерлингов, т. е. оказался меньше, чем когда-либо. Глуска, выступавший от имени йеменских евреев, жаловался на то, что члены его общины все еще остаются гражданами второго сорта в Палестине, словно неарийцы в Германии (сравнение явно было несправедливым). «Правые» заявляли, что продолжается дискриминация частного предпринимательства. Трудовики в ответ на это указывали на чудовищно низкие ставки оплаты труда еврейских рабочих в Тель-Авиве и в Хайфе. И даже Моцкин в заключительной речи отметил, что 18-й конгресс оказался не на высоте.
ebooksa