Золото тигров. Сокровенная роза. История ночи. Полное собрание поэтических текстов

Рожденный на границе, где-то в поле,В почти безвестном мире первозданном,Он усмирял напористым арканомНапористое бычье своеволье.С индейцами и белыми враждуя,За кость и козырь не жалея жизни,Он отдал все неузнанной отчизнеИ, проигравши, проиграл вчистую.Теперь он – прах планеты, пыль столетий.Под общим именем сойдя в безвестность,Как многие, теперь он – ход в сюжете,Которым пробавляется словесность.Он был солдатом. Под любой эгидой.Он шел по той геройской кордильере.Он присягал Уркисе и Ривере,Обоим. Он расправился с Лапридой.Он был из тех, не ищущих наградыРевнителей бесстрашия и стали,Которые прощения не ждали,Но смерть несли и гибли, если надо.И жизнь в случайной вылазке отдавший,Он пал у неприятельской заставы,Не попросив и малой крохи – дажеТой искры в пепле, что зовется славой.За свежим мате ночи коротая,Он под навесом грезил в полудремеИ ждал, седой, когда на окоемеБлеснет заря, по-прежнему пустая.Он гаучо себя не звал: решаяСудьбу, не ведал ли, что есть иная.И тень его, себя – как мы – не зная,Сошла во тьму, другим – как мы – чужая.

Ты

Только один человек на земле рождался, только один человек на земле умирал.

Все прочее – просто статистика, немыслимый результат сложения.

Так же немыслимо складывать запах дождя и позавчерашний сон.

Тот человек – Одиссей, Авель, Каин, первый, кому открылся строй звездного неба, кто воздвиг первую пирамиду, кто вывел гексаграммы «Книги перемен», резчик, покрывший рунами меч Хенгиста, лучник Эйнар Тамберскельфир, Луис де Леон, книгочей, давший жизнь Сэмюэлу Джонсону, садовник Вольтера, Дарвин на носу «Бигля», еврей в газовой камере, а со временем – ты и я.

Один человек находил свою смерть в Илионе, в Метавре, под Гастингсом и Аустерлицем, Трафальгаром и Геттисбергом.

Один человек умирал в больницах, на кораблях, в непосильном одиночестве, в привычной, родной спальне.

Один человек видел необъятный рассвет.

Один человек чувствовал свежесть воды, вкус плодов и мяса.

Я говорю об одном, о единственном, об одиноком навеки.

Норман, штат Оклахома

О множественности вещей

Мне снится пуританский небосвод,Скупые одинокие созвездья,Как будто Эмерсон на небосводВзирает из холодного Конкорда.А в наших землях преизбыток звезд.И человека преизбыток. СтолькоДинастий насекомых и пернатых,Звездистых ягуаров, гибких змей,Растущих и сливающихся веток,Листвы и кофе, капель и песка,Давящих с каждым утром, усложняяСвой тонкий и бесцельный лабиринт!А вдруг любой примятый муравейНеповторим перед Творцом, избравшимЕго для воплощенья скрупулезныхЗаконов, движущих весь этот мир?А если нет, тогда и мирозданье —Сплошной изъян и тягостный хаос.Все зеркала воды и полировки,Все зеркала неистощимых снов,Кораллы, мхи, жемчужницы и рыбы,Маршруты черепахи сквозь векаИ светляки лишь одного заката,Все поколения араукарий,Точеный шрифт, который не сотретНочь со страницы, – все без исключеньяОтдельны и загадочны, как я,Их тут смешавший. Не решусь изъятьИз мира ни Калигулу, ни лепру.Сан-Пабло, 1970

Соглядатай

Падает свет, и я просыпаюсь – он здесь.

Для начала он называет свое имя, которое (как вы понимаете) – мое.

Я возвращаюсь в рабство, что длилось семь сроков по десять лет.

Он навязывает мне свою память.

Он навязывает мне страдания каждого дня, человеческую природу.

Я его санитар; он заставляет мыть ему ноги.

Он преследует меня в зеркалах, в полированном красном дереве, в витринах.

Его когда-то отвергли несколько женщин, и я должен разделить его тоску.