Боясь, что предстоящее (теперь —Исчерпанное) изойдет аркадойНапрасных, убывающих и смутныхЗеркал, приумножением сует,Я в полутьме, почти что засыпая,Молил неведомых богов наполнитьХоть чем-то или кем-нибудь мой век.Сбылось. Мне послана Отчизна. ДедыИ прадеды служили ей изгнаньем,Нуждою, голодовками, боями,Но снова блещет дивная гроза…Я – не из сонма пращуров, достойныхСтроки, переживающей века.Я слеп, и мне уже восьмой десяток.Я не Франсиско Борхес, уругваец,Который пал, приняв две пули в грудь,И отходил среди людских агонийВ кровавом и смердящем лазарете.Но Родина, испошлена вконец,Велит, чтоб темное перо всезнайки,Поднаторев в ученых исхищреньяхИ непривычное к трудам клинка,Вобрало зычный рокот эпопеи,Воздвигнув край мой. Время – исполнять.Элегия
Три лика древних сна меня лишили:вот Океан – с ним вел беседу Клавдий,второй же – Север беззаветной сталии зверства от рассвета до заката,а третий – Смерть, ее иное имя —нас вечно пожирающее время.Мирское бремя всех вчерашних днейистории – всамделишной и мнимой —меня томит как личная вина.Я думаю о гордом корабле,что возвращает датского владыку,что звался Скильдом Скевингом, волнам.И думаю о варге – чьи поводьясуть змеи, – что столкнул в пучину волнчелн мертвого прекраснейшего бога.«All our yesterdays»[29]
С кем было все, что вспоминаю? С теми,Кем прежде был? С женевцем, выводящимВ своем невозвратимом настоящемЛатинский стих, что вычеркнуло время?С тем, кто в отцовском кабинете грезилНад картой и следил из-за портьерыЗа грушевыми тигром и пантерой —Резными подлокотниками кресел?Или с другим, туда толкнувшим двери,Где отходил и отошел навекиТот, чьи уже сомкнувшиеся векиОн целовал, прощаясь и не веря?Я – те, кто стерт. Зачем-то в час закатаЯ – все они, кто минул без возврата.В чужом краю (1977)
Кто-то спешит по тропинкам Итаки,Забыв о своем царе, много лет назадУплывшем под Трою;Кто-то думает о родовом участке,Новом плуге и сынеИ, верно, счастлив.Я, Улисс, на краю землиСходил во владенья Аида,Видел тень фиванца Тересия,Разделившего двух переплетшихся змей,Видел тень Геракла,Охотящуюся в лугах за тенями львов,Тогда как Геракл – среди богов на Олимпе.Кто-то сейчас повернул на Боливара либо на Чили,Счастливый или несчастный.Если бы это был я!Памяти Анхелики
О, сколько жизней, может, скрыто тьмойиз-за одной лишь этой смерти малой!О, сколько жизней, может, не предсталопред нами со своей судьбой земной!Когда умру я, то умрет со мноюпрошедшее; а для нее росткигрядущего в воде ночной рекиисчезли, как и свет над головою.Я умираю так же, как она:что предназначено судьбой, не зная;и тень моя блуждает вековаяи ищет в мифах, где ее страна.Плита с короткой надписью – над ней;над нами – темный ужас долгих дней.Зеркалу
Зачем упорствуешь, двойник заклятый?Зачем, непознаваемый собрат,Перенимаешь каждый жест и взгляд?Зачем во тьме – нежданный соглядатай?Стеклом ли твердым, зыбкой ли водой,Но ты везде, извечно и вовеки —Как демон, о котором учат греки, —Найдешь, и не спастись мне слепотой.Страшней тебя не видеть, колдовская,Чужая сила, волею своейПриумножающая круг вещей,Что были нами, путь наш замыкая.Уйду, а ты все будешь повторятьОпять, опять, опять, опять, опять…Мои книги
Мои (не знающие, кто я) книги —Такой же я, как и черты лицаС бесцветными глазами и висками,Которое пытаю в зеркалахИ по которому веду ладонью.Не без понятной грусти признаю,Что все, чем жив, останется на этихЛистках, не ведающих про меня,А не других, перебеленных мною.Так даже лучше. Голоса умершихПри мне всегда.Талисманы
Экземпляр первопечатной Снорриевой «Эдды», опубликованной в Дании.Пять томов шопенгауэровских «Сочинений».«Одиссея» Чапмена в двух томах.Сабля, сражавшаяся в глуши.Мате с подставкой-змеей, привезенный прадедом из Лимы.Стеклянная призма.Камень и веер.Стертые дагеротипы.Деревянный глобус, подарок Сесилии Инхеньерос, доставшийся ей от отца.Палка с выгнутой ручкой, видавшая степи Америки, Колумбии и Техаса.Набор металлических столбиков с приложеньем дипломов.Берет и накидка почетного доктора.«Мысли» Сааведры Фахардо, пахнущие испанской краской.Память об одном рассвете.Стихи Марона и Фроста.Голос Маседонио Фернандеса.Любовь и слова двух-трех человек на свете.Верные мои талисманы, но и они не помогут от тьмы, о которой лучше молчать, о которой поклялся молчать.Свидетель
Во сне он видел рыцаря-гиганта,который видел свой, британский, сон,и подвиги свершать задумал он,и, сев в седло, пришпорил Росинанта.Вращались крылья мельницы огромной,без страха он ее атаковал.Копье сломалось, конь его упал,и человек был сброшен вероломно.Как падал долговязый сумасброд,увидел сын соседа ненароком,не знал тот мальчик, по каким дорогамон в недалеком будущем пройдет.В Вест-Индии ему предстанет сномто, что он видел этим странным днем.Ночной кошмар
В глубинах сна – еще другие сны.Я ночью в воды темные ныряю,дневные впечатления смываю,и под водою мутной мне виднывеликое Ничто и скудость чуда.Вот зеркало с моим чужим лицом,вот лабиринт – и я затерян в нем,вот сад, что явлен мне из ниоткуда.Ночной кошмар. Он из миров иных.То, что бесспорно лишено названья,то, что из тьмы и древнего сказаньяосталось на сетчатке глаз моих.Зачем во мне в ночи растет угрозамне самому: нелепейшая роза?Восток
Рука Вергилия минуту медлитНад покрывалом с ключевой струейИ лабиринтом образов и красок,Которые далекий караванДовез до Рима сквозь песок и время.Шитье дойдет строкой его «Георгик».Я не видал, но помню этот шелк.С закатом умирает иудей,К кресту прибитый черными гвоздями,Как претор повелел, но род за родомНесчетные династии землиНе позабудут ни мольбы, ни крови,Ни трех мужчин, распятых на холме.Еще я помню книгу гексаграммИ шестьдесят четыре их дорогиДля судеб, ткущих бдения и сны.Каким богатством искупают праздность!И реки золотых песков и рыбок,Которыми Пресвитер ИоаннПриплыл в края за Гангом и рассветом,И хайку, уместивший в три стихаЗвук, отголосок и самозабвенье,И духа, обращенного дымкомИ заключенного в кувшин из меди,И обещанье, данное в ночи.Какие чудеса таит сознанье!Халдея, открывательница звезд;Фрегаты древних лузов, взморье Гоа.Клайв, после всех побед зовущий смерть.Ким рядом с ламой в рыжем одеянье,Торящий путь, который их спасет.Туманный запах чая и сандала.Мечети Кордовы, священный АксумИ тигр, который зыбится как нард.Вот мой Восток – мой сад, где я скрываюсьОт неотступных мыслей о тебе.Белая лань
Из английских баллад, с их лужаек зеленых,Из-под кисточки персов, из смутного краяПрежних дней и ночей, их глубин потаенных,Ты явилась под утро, сквозь сон мой шагая?Беглой тенью прошла на закате неверномИ растаяла в золоте через мгновенье —Полувоспоминание, полузабвенье,Лань, мелькнувшая зыбким рисунком двухмерным.Бог, что правит всем этим диковинным сущим,Дал мне видеть тебя, но не быть господином;На каком повороте в безвестном грядущемВстречусь я с твоим призраком неуследимым?Ведь и я только сон, лишь чуть более длинный,Чем секундная тень, что скользит луговиной.The unending rose[30]
Сусане Бомбаль
Когда Иран в шестом столетье хиджрыУвидел с минаретов черный ройЩетинящейся пиками пустыни,Аттар из Нишапура посмотрелНа розу и сказал, почти неслышно,Как бы мечтая, а не говоря:– Твой смутный мир в моих ладонях. ВремяСминает и не замечает насВ глухом саду закатною порою.Я влажным ветром чувствую тебя.Приливом аромата ты доходишьК лицу склонившегося старика,Который знал тебя гораздо раньше,Чем видел в детстве на картинках сновИли дорожках утреннего сада.Ты светишься то белизною солнца,То золотом луны, то багрецомКлинка, неколебимого в победах.Я слеп и неучен, но понимаю:Пути неисчерпаемы. Во всемТаится все. Ты – музыка и небо,Чертоги, духи, реки, – потайная,Бездонная, вневременная роза,Господень дар безжизненным зрачкам.Примечания
Брунанбург, год 937Это слова сакса, сражавшегося в битве, где короли Уэссекса одержали победу над коалицией шотландцев, данов и бриттов под началом Анлафа (Олафа), короля Ирландии. В моем стихотворении слышны отзвуки оды тех времен, которую блистательно перевел Теннисон.
ЭлегияСкильд – король Дании, судьба которого воспета в начале «Беовульфа». Мертвый прекраснейший бог – Бальдр. Его вещие сны – наряду с кончиной – описаны в Эддах.
Белая ланьПриверженцы четкой метрики могут читать последнюю строку («Unos días más que el sueño del prado y la blancura») так:
Un tiempo más que el sueño del prado y la blancura.Этим вариантом я обязан Алисии Хурадо.