Она будет везде искать свою маму, своего отца, своих братиков и сестер.
Веет свежий ветер, и светит солнце, хоть осеннее, не теплое, но ясное.
Золотится листва под ногами в саду и за садом Александровской больницы.
Только бы пройти за ворота, только бы пройти… Чтобы не увидел ее сторож, не вернул.
Прошли.
И вот уже Маринця и Иванко на улице большого города.
Свежий ветер веет прямо в лицо. Маринце еще никогда не был так приятен ветер. Как хорошо, что возле нее он, а не тот длинный коридор с мертвыми людьми. И там где-то будто бы ее отец и добрая соседка Ганка Курило — мать Иванка. Нет! Разве такое может быть в жизни? Такое бывает только в страшных сказках и во сне. И вот она проснулась, тяжелого сна уже нет, а есть свежий ветер, есть Иванко из их местечка Куликова, с улицы Загороды. И как хорошо, что они сейчас вдвоем. Они пойдут вместе в «Каплю молока» и на Юрковскую улицу. Маринця обязательно расскажет Иванку, как встретила солдата-кавалериста, а он рассказывал ей про человека, который сможет побороть Смока. А Смок еще есть, это он дует войнами, несчастьями и болезнями. Но на него уже нашелся такой великий человек, который может его побороть. И он поборет его. Маринця знает его имя и пойдет его искать. И Иванко с нею пойдет! Как хорошо, что они с ним нашли друг друга!..
РОНДЮКИ
РОНДЮКИ
Каждый вечер, когда Карпо Рондюк возвращался с табачной фабрики, где работал, его ждали возле хаты трое меньшеньких. Бежали навстречу:
— Тату, а я первый!
Бывало, и ссориться начнут, и до драки доходило; Геля говорила, что она первая, Мисько — что он, а самый младший — Егорчик — никогда первым не добегал, но тоже лепетал, что первый — он.
И Карпу Рондюку, еле волочившему ноги, причем на одну он еще и прихрамывал, приходилось мирить детей.
В каштановых усах, до единого волоска пропахших табаком, дрожала легкая усмешка, и Рондюк говорил:
— Ну, сегодня пусть первым будет Егорчик, завтра Геля, а потом Мисько.
На этом дети мирились и хватались за отцовские штаны, затертые на работе до блеска и тоже пропахшие табаком, от которого так и свербило в носу.
Войдя в хату, Карпо Рондюк обычно заставал шестнадцатилетнюю Теклю у окна: дочь крутила ногой швейную машину. Ее русая головка, оплетенная тугими косами, как бы простроченными розовой ленточкой, низко наклонялась над шитьем.
Когда Карпо открывал дверь, она поворачивала голову, и отца пронизывало ее продолговатое лицо с светло-карими глазами, бледное, как белый лист бумаги.
— Текля, ты бы пошла прошлась немножко!
Глаза Текли наливались нежностью и печалью. Она молча опускала голову, склонялась над шитьем.
ebooksa