А Карпо садился на лавку под окном и, потемнев, с тоской смотрел на дочь.
Входила мать. То ли с красными, мокрыми руками и пальцами, сморщенными от стирки чужого белья, или с лицом, припорошенным мукой — просеивала ее в сенях для пирожков, которые выносила на рынок продавать. С тихими, такими же, как у Текли, глазами, она переступала порог, а дети вели ее за запаску и подгоняли, чтобы поскорей давала отцу есть.
— Дай что-нибудь перекусить!
Карпо вытягивал ноги, а дети пододвигали табуретку, за перекладинку которой он закладывал сапог, чтобы легче снять. Кто-нибудь из детей влезал на лавку и для равновесия держал отца за плечи.
— А где Лёнько? — спрашивал Карпо, сунув портянки в голенища.
Но никто не знал, где был и бывает Ленько. И Карпо, положив руки на колени, смотрел хмуро на завязки исподников, белевшие из-под затертых до блеска штанов.
— В школе сегодня был?
— Уходил из дому и вернулся с книжками, — отвечала мать и ставила на лавку еду.
Тогда дети хватали ложки и подвигались к миске, а Текля начинала ворчать:
— И когда вы понаедаетесь! Как будто десять дней ничего не ели.
И дети отвечали жалобно:
— Мы хотим с татом!
Карпо подвигал миску к ним, густой мягкого тембра голос дрожал нежностью:
— Да пусть поедят с татом, пусть поедят. Только и видят его за весь день один раз — вечером. А тут еще работа так его обсосет, что на вечер ничего уже не остается им от тата. Разве после такой работы похож человек на человека: ошметок какой-то. Думки у него, как порванное тряпье, и весь образ человеческий, как потертый сапог. Ой, дети, дети! Тяжело хлеб добывать.
На такие отцовы слова дети застывали с ложками, глаза их становились похожими на замерзшие капли, и в них блестела печаль. Видя это, Рондюк силился улыбнуться, гладил их по головам и говорил:
— Э-э, что это вы сидите с ложками, как деды возле церкви. Где же это видано, чтобы отец жалел еды для своих детей. Ешьте, детки, ешьте! Еще придет ваше время вздыхать, а пока пусть тато за вас вздыхает.
Подняв ложку, он отправлял ее глубоко в рот, и в каштановых усах повисали росинки расплеснутого супа.
Перекусив, Рондюк растягивался на лавке, сладко зажмуривался, а дети, облепив его, садились вокруг, и опять начиналась ссора из-за отца.
Геля говорила, что это ее тато, Егорчик — что его, а Мисько — что его. Начинали даже плеваться, а Текля вставала из-за машины, стаскивала детей с лавки и давала каждому по шлепку.
Больше всего доставалось Мисько, и он громко плакал. Тогда Карпо Рондок просыпался и спрашивал:
ebooksa