Дневник провинциальной дамы

5 сентября. Еду в Лондон (Роберт говорит – лучше бы он этого не говорил, – что небось деньги больше не вопрос) заняться Квартирой. Это подразумевает изнуряющие, но увлекательные походы по мебельным магазинам, где я безрассудно трачу около пятидесяти фунтов и запоздало думаю, что, возможно, дорогой Роберт был не так уж не прав.

Роуз, к сожалению, нет в городе, так что мне приходится ночевать в Клубе. Снова корю себя за расходы и ужинаю сосисками с картофельным пюре в «Лайонсе»[277]. Бледный молодой человек напротив читает загадочную книгу в тканевой обложке. Чувствую, что мне надо любой ценой узнать, о чем она. Склоняюсь к «Колодцу одиночества»[278] или «Дочери полковника»[279], но наконец мне удается прочесть перевернутое заглавие, и это оказываются «Приключения Гулливера». Тот неоспоримый факт, что я разочарована этим открытием (ума не приложу почему) демонстрирует человеческую природу с новой, неприглядной стороны.

Вижу на улице виконтессу, с которой когда-то познакомилась на юге Франции. Вряд ли она меня помнит, так что принимаюсь увлеченно разглядывать витрину и не сразу понимаю, что она заполнена очень специфическими товарами. Отвернувшись, сталкиваюсь с виконтессой нос к носу. Она прекрасно меня помнит и в самых приятных выражениях отзывается о моем скромном литературном труде, который, по ее заверению, она прочла. Дохожу с ней до Эшли-Гарденс[280] и рассказываю про квартиру, на что она говорит, мол, это Самое То, Что Нужно, однако не уточняет, для чего именно.

Говорю, что уже слишком поздно для гостей, но виконтесса настаивает. Оказывается, что лифт не работает, и я чувствую себя обязанной принять приглашение, иначе это будет выглядеть так, будто оно не стоит того, чтобы преодолеть пять пролетов лестницы.

Заходим в красивую квартиру, обеденная зала которой легко вместила бы все мои первоэтажные апартаменты на Даути-стрит. Виконтесса говорит, что у домоправительницы выходной, но, может быть, мне чего-нибудь принести? Отвечаю, что если можно, то стакан воды. Виконтесса воспринимает мою просьбу с таким энтузиазмом, будто это поистине великолепная идея, уходит и после продолжительного отсутствия приносит поднос с большим кувшином, в котором вода еле покрывает донышко, и два разных стакана. Думаю, не написать ли статью О Жизни Богачей, но, естественно, помалкиваю. Виконтесса говорит, что не знает, где в квартире питьевая вода, вот и принесла ту, что оставалась с ужина. Вежливо делаю вид, что это просто восхитительное решение проблемы, и выпиваю несколько капель, которые достаются на долю каждой из нас после попыток разделить воду поровну. Мы говорим о Роуз, Сент-Джоне Эрвине и юге Франции, и я кратко рассказываю о поездке в Бельгию без упора на тамошние литературные знакомства.

Наконец в одиннадцать часов ухожу. Какой-то человек у вокзала Виктория говорит мне: «Доброй ночи, милашка», но я не могу трактовать эти слова как дань остаткам былой привлекательности, поскольку (а) на улице темно, хоть глаз выколи, (б) судя по тому, как это произнесено, человек пьян.

Иду ночевать в Клуб и выпиваю всю воду, предназначенную для грелки.

6 сентября. На помощь приходит домработница из верхней квартиры: предлагает найти уборщицу, натереть полы, принять мебель и сделать все остальное. Благодарно соглашаюсь и уезжаю с ключами от квартиры, почему-то чувствуя себя вором. Собираюсь в поезде проанализировать, откуда взялся этот весьма любопытный комплекс, но забываю и вместо этого читаю «Гранд-отель»[281].

7 сентября. Приезжает Фелисити, вид у нее больной. (Вопрос: Почему даже это ей к лицу, в то время как мои недуги сопровождаются землистым цветом лица, резким увеличением количества морщин, которые и без того уже слишком заметны, и тусклостью волос?) Фелисити, как обычно, очаровывает детей: не ахает, как они выросли, не спрашивает Робина, нравится ли ему в школе, чем немедленно завоевывает симпатию у обоих.

Спрашиваю, что она предпочитает на ужин (будет очень неловко, если она попросит что-нибудь, кроме курицы, сардин или консервированной кукурузы, поскольку это все, что имеется в доме). Фелисити говорит, что будет яйцо. А на завтрак? Она снова отвечает: «Яйцо» – и с безнадежностью в голосе добавляет, что, кроме яиц, ничего не ест.

Посылаю Вики на ферму сказать, сколько яиц в день нам теперь нужно.

Фелисити ложится отдохнуть, а я сижу на подоконнике, и мы вспоминаем всякие смешные истории из далеких школьных лет, такие невероятные, что теперь в них почти невозможно поверить, от души хохочем, и я на какое-то время чувствую себя моложе и привлекательнее.

С облегчением вспоминаю, что Фелисити – одна из немногих моих подруг, которые Роберту нравятся, и мы все вместе проводим приятный вечер за прослушиванием радио и разговорами. Предлагаю завтра устроить пикник, но Роберт твердо заявляет, что должен провести весь день в Плимуте, а я завязываю узелок на носовом платке, чтобы не забыть потребовать у Кухарки сэндвичи с джемом, а не с огурцом. Провожаю Фелисити в ее комнату и выражаю надежду, что ей хватает одеял, но если нет, мне совсем-совсем нетрудно принести еще. Фелисити говорит, что тогда да, пожалуйста, если можно. Не нахожу в бельевом шкафу ничего, кроме огромного количества вышитых столовых салфеток, неприглядного вида подушки, из которой выпадают перья, и порванного полотенца на ролике. Робин не спит и остается невосприимчив к предположению, что ему не нужно больше одного одеяла. Иду к спящей Вики. Приподнимаю одеяло, но, поскольку оно единственное, возвращаю его на место. В конце концов стелю на кровать Фелисити свое одеяло, но оно больше по размеру и приходится его подтыкать, так что в конце концов кровать напоминает долину между холмов. Желаю Фелисити хорошо выспаться (что теперь звучит иронично) и ухожу.

8 сентября. После завтрака заходит Жена Нашего Викария, глубоко расстроенная, поскольку все никак не найдет режиссера для предстоящего Конкурса Сценок, и не буду ли я таким ангелом? Я твердо отвечаю, что нет, не в этот раз, но мой ответ, похоже, приносит Жене Нашего Викария некоторое облегчение. Я спрашиваю, почему она не возьмется за это дело сама, и оказывается, потому что Наш Викарий сказал свое веское слово. Совет матерей, Женский институт, Общество покровительства девушкам[282], репетиции хора… Нет, хотя бы один вечер в неделю просто должен быть и будет свободным. Наш Викарий говорит, что Жена Нашего Викария губит себя, а этого он допустить не может. Возразить на такое, конечно, нечего.

Жена Нашего Викария говорит, что знает прекрасную актрису и по совместительству опытного режиссера, которая готова поработать бесплатно, но, к сожалению, она сейчас живет в Мельбурне, в Австралии. Потом припоминает других, столь же талантливых знакомых, но одна не выходит из дома из-за мужа-инвалида, а другая умерла одиннадцать месяцев назад.

Чувствую, что так мы ни к чему не придем, но Жена Нашего Викария признается, что после нашего разговора ей значительно полегчало, и, возможно, она все же уговорит Нашего Викария и он разрешит ей взять это дело на себя. На этом сердечно расстаемся.

10 сентября. Идем на пикник, несколько раз отложенный по причине погоды, однако, как это часто бывает с увеселительными мероприятиями, он имеет ограниченный успех, отчасти потому, что выбранная местность весьма гористая. Фелисити демонстрирует твердую решимость одолеть путь и просит лишь снисходительно отнестись к тому, что она будет идти в своем темпе. Мы все соглашаемся и распределяем коврики, корзины, подушки, термосы и фотокамеры между собой. По ощущениям, восхождение длится несколько часов, и я волнуюсь за Фелисити, чье лицо приобретает довольно устрашающий синеватый оттенок. Дети весело и задорно мчатся впереди всех, оставляя за собой след из выроненных вещей. Касабьянка, практически невидимый под двумя ковриками, плащом и тяжеленной корзиной, зовет их вернуться. Робин одаривает его убийственным взглядом, а Вики притворяется глухой и исчезает за горизонтом.

Вопрос, где сидеть – на солнце или в тени, пробуждает в каждом готовность угодить ближнему, но отпадает после внезапного и окончательного исчезновения солнца за тучами. Фелисити садится и тяжело дышит, но лицо ее уже не такое синее. Я показываю ей пейзаж, поскольку других причин тащить ее на такую высоту не было, и она всячески восхищается. Обнаруживаю, что мы забыли сахар. Дети предлагают сразу пить чай, но им сказано, что еще только четыре часа и лучше сначала погулять-осмотреться. Робин залезает на дерево и достает из кармана «Записки Пиквикского клуба», а Вики ложится на дорожку и принимается жевать травинки. Привычно беспокоюсь насчет гигиеничности этого занятия и уже не впервые спрашиваю себя: зачем родители из раза в раз повторяют предостережения, на которые дети никогда не обращали и не будут обращать ни малейшего внимания? Неожиданно для себя говорю Фелисити, что хуже, когда дети – занудные аккуратисты. Фелисити испуганно соглашается, что да, гораздо хуже, и явно не понимает, как я пришла к такому умозаключению, но это и неудивительно.

Мы говорим об Италии, рекомендациях книжного клуба («Рыжий Айк»[283] – совершенно зря, а вот «Кузница»[284] хорошая), удивляемся, как мистер Хью Уолпол находит время столько читать, притом что сам пишет книги, а затем возвращаемся к далеким школьным дням: интересно, что стало с большеглазой девушкой, у которой был отец в Патагонии, и слышал ли кто-нибудь за эти годы про даму в черном атласном платье, которая преподавала у нас танцы в выпускном классе?

Касабьянка – единственный, кто послушался указания насчет прогулки, – возвращается в сопровождении черно-белого пса, с которым у Вики сразу же завязывается крепкая дружба. Я открываю корзины, основным содержимым которых оказываются бутылки лимонада (при виде их лицо Фелисити снова приобретает синеватый оттенок) и розового сахарного печенья. Ну, хотя бы детям еда понравится.