Дневник провинциальной дамы

Все эти вопросы приходится решать с разной степенью успешности после того, как мы с сожалением провожаем Фелисити на станцию. Только когда поезд трогается, я понимаю, что обещанные ей сэндвичи с яйцом остались дома. Меня охватывают стыд и отчаяние, но ничего уже не поделать. Дети сочувствуют, но вскоре отвлекаются на тележку с мороженым по четыре пенса. Готова поклясться, что и в автомобиле, и на их одежде будет гораздо больше мороженого, чем на четыре пенса.

Насыщенное событиями утро заканчивается визитом к дантисту, который сообщает, что у Вики Дела Идут Хорошо, с Робином На Сегодня Всё, а мне предлагает осмотр. Я соглашаюсь, и результаты неутешительные. «Нет, вы только поглядите! – восклицает дантист, будто я в состоянии сейчас это сделать. – Качается, как лист на ветру!» Категорически возражаю против этого сравнения, поскольку оно кажется мне преувеличением, но не могу отрицать, что зуб далек от должного состояния. После долгого осмотра и интенсивного постукивания по зубу дантист сообщает (со всей деликатностью и сочувствием), что Рекомендует Удаление. Примиряюсь с вердиктом, и договариваемся, что я приду, когда дети уедут в школу.

(Часто задумывалась, до какого предела матери, дай им волю, довели бы свое универсальное умение откладывать все дела до отъезда детей в школу? Уверена, что, если бы только могли, они бы распространили это правило абсолютно на все в жизни, да и на смерть тоже.)

Домой на обед не успеть, так что едим жареную рыбу с картофелем, заливное и банановый сплит[289] в знакомом кафе.

20 сентября. Говорю Роберту, что пришло время воспользоваться квартирой на Даути-стрит. Мы с Вики поедем в Лондон, оттуда я отвезу ее в Миклхем, а сама обоснуюсь на некоторое время в квартире. Роберт спрашивает зачем. Неуверенно отвечаю, что буду писать и встречусь с Литературным Агентом.

Судя по лицу Роберта, его эти доводы не убедили, но он соглашается. Отдаю соответствующие распоряжения.

Тетушка Гертруда пишет, что отсылать из дома такую малышку, как Вики, противоестественно и в корне неправильно, и спрашивает, представляю ли я, каково будет в доме без детей. Решаю ничего не отвечать, но злюсь на себя за то, что в течение дня сочиняю в уме по меньшей мере двенадцать разных ответов, каждый раз – все более ехидных. Не излагаю ни один на бумаге, но оттого думаю о них не меньше и временами сожалею, что тетушка Гертруда никогда не узнает все, что я могу сказать по этому поводу.

С беспокойством наблюдаю за Вики. Она беспечна и жизнерадостна и весело повторяет, что это ее Последний Вечер дома. Более того, ложится спать гораздо раньше обычного, спокойно засыпает, а ее подушка остается абсолютно сухой.

22 сентября. Робина увозят на машине; Касабьянка сопровождает меня и Вики в Лондон и расстается с нами на вокзале Паддингтон. Я произношу заготовленную благодарственную речь и выражаю надежду, что Касабьянка вернется к нам на Рождество. (Чуть не добавляю: если позволит состояние Фунта Стерлингов.) Касабьянка отвечает: «Что вы, не стоит!» – на первую часть речи, «Это было бы здорово!» – на вторую и тоже произносит речь. Вики с чувством его обнимает, а стоит ему уйти, спрашивает: «Ну что, теперь я поеду в школу?» Ничего не остается, кроме как отвезти ее на Ватерлоо, а оттуда – в Миклхем. Там Вики очень трогательно встречает директриса и передает на попечение совершенно очаровательного семнадцатилетнего создания по имени Джейн. Боюсь, как бы не дать волю слезам, но директриса – сама деликатность – предлагает чаю как раз в нужный момент. Потом, без всяких просьб с моей стороны, обещает позвонить утром и написать подробное письмо на следующий день. Вики зовут сказать «до свидания», что она и делает очень ласково, но не переставая сиять от радости.

25 сентября. Даути-стрит. На удивление быстро привыкаю и к новому месту, и к независимости. Куплен электрический камин, разговорчивый рыжеволосый юноша-работник его подключает, и в квартире становится очень уютно. Не хватает только удобного кресла, и еще я ужасно боюсь газовой колонки. Ванная расположена на лестнице, по которой постоянно ходят, поэтому ванну с открытой дверью не попринимаешь. Нахожу компромисс – в открытое окно с улицы летит копоть, но зато уходит запах газа и клубы пара. Его остаток имеет странное свойство собираться на потолке и остывать, а потом капать мне на голову и плечи. Не сомневаюсь, что этот процесс имеет очень интересное научное объяснение, но пока не знаю какое. (NB. При удобном случае обсудить с кем-нибудь эту проблему. Желательно, когда окажусь за столом рядом с выдающимся ученым на званом ужине. Пока же накрываюсь полотенцем и забиваюсь в дальний угол ванной – и так очень маленькой, – но увернуться от нежелательного холодного душа все равно не удается.)

Домработница из верхней квартиры крайне добра и с готовностью вводит меня в курс дела относительно мытья окон, прачечной и доставки молока.

Получаю хвалебные отзывы о пребывании Вики в Миклхеме. Робин же, как обычно, пишет о незнакомом мальчике по фамилии Фелтон, у которого новый пенал, и еще об одном неизвестном мне однокласснике, родители которого стали владельцами усадьбы в Нью-Форесте[290]. Роберт присылает лаконичный, но бодрый отчет о подготовке к Празднику Урожая. Из Банка приходит менее приятное послание, в котором достаточно сухо указывается на крайне незначительное превышение кредита по счету. Не совсем понимаю, как такое могло произойти с учетом недавнего неожиданно крупного гонорара. Радостно полагала, что более никогда не окажусь в столь неприятной ситуации, однако то был ничем не подкрепленный оптимизм. (Неплохой материал для короткого философского трактата о тщетности людских надежд? Нет, лучше оставить эту тему, уж слишком она напоминает наставления мистера Фейрчайлда[291].)

Пишу множество писем и приятно удивлена тем, насколько удобнее это делать, когда тебя никто не тревожит.

27 сентября. Роуз звонит и интересуется, не хочу ли я пойти на званый ужин к выдающейся писательнице – мне ее книги хорошо знакомы, и она живет в Блумсбери. Отвечаю, что да, если она уверена, что Это Удобно. Роуз говорит, а почему нет, и добавляет (явно спохватившись), что я теперь и сама – Ценное Приобретение для любого литературного общества. За этим следует неловкая пауза, поскольку мы обе с мучительной отчетливостью понимаем, что последнее утверждение Роуз – неправда, и я побыстрее сворачиваю разговор.

Задумываюсь над тем, что надеть, и решаю, что черное платье старомодно, а вот зеленое парчовое будет вполне неплохо смотреться с жемчугом от «Киро»[292] и надо только перетянуть атласные белые туфли, чтобы подходили по цвету.

28 сентября. Роуз, как и обещала, ведет меня на литературный вечер. Очень долго мучаюсь с внешним видом и перед выходом из квартиры убеждена, что достигла превосходного результата благодаря дорогому шампуню и умеренному использованию косметики. Однако на вечере сразу понимаю, что я старше, хуже одета и выгляжу несравнимо невзрачнее, чем любая другая дама в зале. (Часто замечала за собой подобную реакцию и раньше.)

Роуз представляет меня хозяйке – та выглядит как и ожидалось, хотя все же недавние фотографии в Прессе слегка ей льстят. Она заявляет, что чрезвычайно рада моему приходу (Вопрос: Почему?), а затем обращает все свое внимание к другим новоприбывшим гостям, которым говорит то же самое с точно такой же интонацией. (NB. Общение с себе подобными учит нас цинизму. Перестать общаться? Что тогда будет с квартирой на Даути-стрит?)

Роуз спрашивает, вижу ли я во-о-н того молодого человека. Он написал книгу, которая совершенно точно будет изъята и сожжена до публикации. Интересуюсь, откуда Роуз это знает, но ее зовет какая-то знакомая, а я остаюсь стоять и благоговейно глазеть на молодого человека. Стоит мне решить, что ему никак не может быть больше восемнадцати, как раздается вопль (единственный способ привлечь чье-то внимание, когда столько народу говорит одновременно) и передо мной возникает Эмма Хэй в розовой сетчатой накидке, золотом кружеве, тюрбане, расшитом драгоценностями, и ожерелье из крупных камней довольно варварского вида.

Эмма визжит, мол, кто бы мог подумать! И вижу ли я во-о-н того молодого человека? Он только что закончил книгу, которая будет изъята и сожжена до публикации. Он, конечно, гений, добавляет Эмма, но слишком уж опередил свое время. Говорю, что, видимо, да, и прошу рассказать мне, кто еще присутствует в зале. Эмма выдает краткий обзор еще нескольких довольно скандальных биографий, и я прихожу к заключению, что литературный талант редко сочетается с успешным семейным бытом. (Вопрос: У меня нет шансов?)

Дорогая Эмма восклицает, что я Просто Ужасно Отстала от Жизни (то же самое можно было сформулировать деликатнее), и представляет мне джентльмена, который, в свою очередь, представляет свою жену, светловолосую и симпатичную. (При виде такой привлекательности испытываю неправедное возмущение, но тут же его подавляю.) Джентльмен предлагает принести мне чего-нибудь выпить, я киваю, он предлагает то же самое жене, она соглашается, и он уходит, протискиваясь сквозь плотную толпу. Жена указывает мне на молодого человека, написавшего книгу, которая будет изъята… Говорю: «О, неужели?!» – с таким притворным изумлением, что самой противно.