29 июня 1868 года Пий издал буллу, которою он формально приглашал епископов в Рим на собор, имевший открыться 8 декабря 1869 года. Указывая на мрачные обстоятельства времени, папа заявлял: «На этом вселенском соборе должно быть тщательно и обстоятельно исследовано все то, что относится к славе Божией, к чистоте веры, достоинству богослужения, вечному спасению людей, церковной дисциплине, полезному и основательному образованию клира, послушанию церковным законам, попечению о нравственности, христианскому обучению юношества, миру и, прежде всего, вечности». На приглашение сначала ответили голландские и бельгийские епископы общим посланием, которое возбудило в Риме большую радость. Другие епископы отозвались не столь охотно, и при этом сразу обнаружились два враждебных направления: либеральное, которое ставило благо церкви выше блеска папства, и ультрамонтанское, которое натягивало все паруса, чтобы достигнуть признания непогрешимости папы. Чтобы и «заблудших привести на путь истины», приглашение было послано также восточным церквам и протестантам. Аббат Теста имел 5 (17) октября аудиенцию у патриарха константинопольского; но последний, уже по газетам зная о приглашении, разосланном «епископом древнего Рима», заявил, что он «не хочет чрез открытие старых ран причинять новые боли». Столь же мало готовности на свой призыв папа встретил и у других греческих патриархов Востока. Протестанты также не хотели последовать приглашению папы – «возвратиться в единое стадо Христа». В качестве ответа со стороны немецких протестантов, верховный церковный совет в Берлине, в противоположность притязаниям папы, издал приглашение к пожертвованиям в пользу союза Густава Адольфа, имеющего своей задачей поддержание евангелических общин в римско-католических странах. Кроме того, богословы в Гренингене, евангелический союз и духовенство в Женеве издали письменное заявление о том, что они не могут принять участия в соборе. Только один протестант делал вид, что серьезно принимает приглашение: это был англиканский епископ Кумминг, известный апокалиптик. Он обратился с вопросом к вестминстерскому архиепископу Маннингу касательно условий, при которых и протестанты могли бы принять участие на соборе. Маннинг отправил этот вопрос в Рим, откуда пришел ответ, что протестантам предоставляется только возвратиться в отчий дом, как блудным сынам. Позже папа прибавил еще, что в Риме будет несколько богословов, которые не прочь вступить в прения с протестантами к их обращению; но на соборе дело протестантов не будет даже и докладываться. Некоторые из евреев обращались к папе с просьбою пригласить также и Израиля, но получили в ответ, что собственно страдная пора для Израиля еще не наступила; однако папа и с него надеется собрать несколько гроздьев.
В противовес предполагаемому церковному собору итальянский союз свободных мыслителей в Милане решил созвать свой особый «собор » в Неаполе, и граф Риччиарди разослал приглашение на него. На призыв отозвались Кине, Литтре, Мартин, Мишле, Молешотть, Улих, берлинский гегелианец Михелет, Гарибальди и несколько итальянских университетских профессоров и представителей студенческих обществ в Болонье. «Собор» действительно состоялся, но, несмотря на весь религиозный и политический радикализм, с проповедью которого он выступал, он не получил никакого дальнейшего значения. Он показал только, что в Италии существовала большая радикальная партия, которая зорко следила за всеми движениями в папстве и старалась всячески противодействовать ему.
Между тем и в самой римской церкви не было недостатка в недоумениях. Ни в одном из упомянутых выше пригласительных посланий не объяснялось, какая собственно цель имелась в виду при сознании собора. Так как епископам предлагались на обсуждение некоторые дисциплинарные вопросы, то можно было предполагать, что таковые будут обсуждаться и на соборе. Но в таком случае стоило ли из-за этого созывать собор? Иезуитский журнал «Civilta cattolica» непосредственно вдохновляемый самим папой, уже в 1867·году предлагал, что все добрые католики должны дать Богу обет – твердо держаться учения о непогрешимости папы и исповедовать его, хотя бы за это пришлось им пролить свою кровь. В феврале 1869 года этот журнал поместил письмо из Франции, в котором высказывалась надежда, что содержащееся в силлабусе учение будет торжественно подтверждено, и непогрешимость папы, которую, конечно, сам Пий не может предложить на обсуждение, будет признана единодушными возгласами. Архиепископ Маннинг вестминстерский и Дешампмехельнский одновременно заявили в своих пастырских посланиях, что на предстоящем соборе будет провозглашена непогрешимость; и в том же смысле сделали заявление и другие хорошо осведомленные епископы и духовные лица. Нельзя было сомневаться, что Рим решил сделать последний шаг на пути к самообоготворению и самовластию.
Возбуждение, произведенное этим во всех странах, как среди богословов, так и мирян и дипломатов, было огромное. На Паскинской колонне в Риме появилась надпись; ,JNRJ ‘ с следующим толкованием: «Jo Non Riconosco Jnfallivilita"(«я не признаю непогрешимости»), и повсюду·раздавались голоса, которые сходились во мнении с этим голосом римской колонны. Более независимые католики собирались и основывали союзы «для отпора ультрамонтанским стремлениям», а собрание мирян в Кобленце отправило епископу трирскому адресу, в котором высказало протест против утверждения иезуитов, что они только и есть «в собственном смысле католики». Особенно большое возбуждение произвело анонимное сочинение под заглавием «Папа и собор» Януса, в котором выдвинута была огромная церковно-историческая ученость в опровержение предполагаемого догмата, и уже тогда многие видели тут руку знаменитого впоследствии проф. Деллингера вместе с другими мюнхенскими профессорами. Эта книга сильно встревожила курию, и она вместо всякого ответа на основательные сомнения Януса занесла ее в индекс запрещенных книг. Не молчал теперь более и осужденный в качестве еретика мюнхенский философ Фрошаммер, а его превосходный сотоварищ Губер осветил отношение между папством и государственною властью в полемическом труде, который явился ответом на «Анти-Янус» ультрамонтански настроенного профессора Гергенретера27. Боннский университет стоял заодно с большинством мюнхенских профессоров и подал архиепископу кельнскому адрес, составленный в том же духе, как и коблентский адрес. Во Франции епископ Марет сурский, декан парижского богословского факультета, издал ученое сочинение, направленное против непогрешимости, продажа и дальнейшее распространение которого, однако, было строго запрещено Римом. Епископ Дюпанлу орлеанский решительно высказался против возведения непогрешимости на степень догмата, но другие французские епископы заняли противоположное положение. Возгорелся спор, но ему положен был конец заявлением курии, что Дюпанлу без позволения римской цензуры не может более писать по этому предмету, а в то же время цензуре внушено было но давать ему на это позволения. Девятнадцать епископов Германии опять собрались в Фульде и «от гробницы св. Бонифация» издали общее пастырское послание, которое имело своею целью успокоить взволнованные темными слухами паствы. В нем епископы торжественно заявляли, что. во 1-х, собор не постановит никаких других положений кроме тех, которые уже твердо написаны в сердцах всех католиков их верой и совестью; во 2-х, никогда но провозгласит иных учений кроме тех, которые содержатся в Св. Писании и в апостольском предании; в 3-х, цель собора есть не иная, как «поставить в более ясный свет старую и первоначальную истину». Далее говорилось, что собор не введет никаких новых догматов и не будет вторгаться в гражданский порядок; наконец, папа хочет предоставить собору полную свободу в его совещаниях. Все это, по-видимому, было ясно; однако и тут была известная двусмысленность, в силу которой все и каждый могли подписаться под этим пастырским посланием. Епископ Кеттелер майнцский (ум. 1877), предводитель ультрамонтанской партии в Германии, заявил, что было бы «неумно»теперь возбуждать вопрос о непогрешимости, но прибавил к этому, что он, со своей стороны, верует в этот догмат. Собравшиеся в Фульде епископы в то же время составили к папе частное послание, в котором просили папу воздержаться от своего намерения. Однако многие епископы уклонились от подписи, и в Риме это послание не понравились до такой степени, что там старались показать, будто оно совсем не получено. Венгерские и большинство австрийских епископов, собравшиеся под председательством дальновидного кардинала-архиепископа Шварценберга, также отправили к папе подобное же представление, на которое, однако, также не обращено было никакого внимания.
Встревожились также и дипломаты. Баварский министр-президент князь Гогенлоэ, брат которого был кардиналом, получив сообщение о том, что затевалось в Риме, издал 9 апреля 1869 года дипломатический циркуляр, в котором делал предложение правительствам составить конференцию, чтобы согласиться касательно общего действия. В то же время он предложил несколько вопросов богословам и юристам мюнхенского университета касательно предметов, которые, по всей вероятности, будут обсуждаться на соборе. Полученные им ответы в большинстве решительно шли в разрез с явными планами папского двора. Другие правительства, однако, не проявили готовности последовать его предложению. Прусское правительство радовалось, что вопрос возбужден именно со стороны римско-католического государства, но полагало, что теперь было бы «не благовременно» принимать предупреждающие меры. В основе этого ответа без сомнения лежало тогда у Пруссии нежелание отталкивать и отчуждать от себя ультрамонтанских католиков в Германии. Австрия, думавшая, что за плечами Гогенлоэ стоит Бисмарк, также отклонила это дело. Небольшим сочувствием предложение Гогенлоэ встречено было и в Бельгии, Голландии, Франции. Швейцарии и, наконец, в Англии. Россия просто запретила своим римско-католическим епископам принимать участие на соборе, а Италия выражала желание, чтобы последовало торжественное заявление о правах, какими государство обладает по отношению к церкви. Итальянское правительство тайно разослало сочинение Януса «всем образованнейшим и влиятельнейшим духовным лицам» в стране.
Утром 2 декабря 1869 года папа имел предварительное собрание в Сикстинской капелле, и после его речи к собравшимся (на латинском, т. е, на традиционном языке курии и собора), все должностные лица собора приняли присягу. В то же время было роздано и папское послание, в котором точнее определялся ход занятий. Согласно с этим посланием, во время собора должны были происходить троякого рода собрания: собрания комиссий, общие собрания (генеральные конгрегации), наконец, публичные собрания. В первых должны были подготовляться постановления, на общих собраниях приниматься, и затем на публичных провозглашаться. Папа не преминул заявить, что право делать предложения собственно принадлежит только ему одному, но что он предоставил и отцам некоторое участие в этих преимуществах. Первая половина заявления папы содержала явное превышение власти. На древних церковных соборах и даже на Тридентском папа отнюдь не имел исключительного права делать предложения. Что на Тридентском соборе было плодом свободного голосования, здесь предлагалось членам в виде папской буллы. Другая половина в смысле уступки не имела никакого значения. Согласно с папским посланием, все предложения со стороны епископов требовалось письменно передавать в одну из назначенных папой комиссий, следовательно, не прямо собору, и Пий удержал за собою право решать, следует ли поступившие предложения подвергать исследованию и обсуждению, или нет. Ватиканский собор, таким образом, отнюдь не был собором свободным. Столь же мало обеспечивало свободу и то обстоятельство, что Пий IX, в противоположность порядку делопроизводства на прежних соборах, делал все, чтобы окутать делопроизводство на соборе строжайшею тайной, – каковая тайна поставлена была в обязанность всем членам собора.
И вот на этот так называемый вселенский собор, получивший название первого Ватиканского, собралось столько князей церкви, сколько их не собиралось еще ни на один из прежних соборов. Когда открылся Тридентский собор, то на нем присутствовало только 4 архиепископа и 21 епископ; при открытии же Ватиканского собора присутствовало 723 члена, и уже вскоре за тем, к половине января, число их возросло до 744. Тут было до 50 кардиналов, 10 патриархов, 130 архиепископов, 522 епископа и 30 генералов орденов28. Среди них 541 были европейцы (и именно более половины из них итальянцы), 113 американцев, 83 азиата, 14 африканцев и 13 австралийцев, и известный ультрамонтанский публицист Луи Вейльо ликовал при мысли, что патриарх вавилонский на пороге Ватикана встретился с епископом чикагским. Некоторые из этих иноземных епископов жили тогда вполне на счет папской казны. Высчитано было, что это гостеприимство стоило папе 2.500 франков ежедневно, так что непогрешимость куплена им была недешево.
Для общих, как и публичных, собраний членов была отведена правая сторона огромного хора в храме св. Петра. При входе был воздвигнут алтарь, а перед ним трибуна для ораторов. По продольным сторонам помещения были места для архиепископов, епископов и аббатов; перед ними сидел ряд орденских генералов, а перед последними находились места для секретаря собора и его помощников. Несколькими ступенями выше находились места патриархов и кардиналов; а против входа, у противоположной стены, воздвигнуть был папский престол, вблизи которого устроено было место для кардинала Антонелли. Над престолом папы видна была картина, изображавшая излияние Св. Духа, а под нею надпись: «Я молился о тебе, да не оскудеет вера твоя». На стенах висело, кроме того, несколько изображений прежних церковных учителей и тех пап, которыми раньше созываемы были вселенские соборы. Когда происходили «публичные собрания», то на них устраивались места и для публики – богословов, певцов, дипломатов, римских принцесс и т д., и тогда входная дверь в помещение оставалась открытою.
Утром 8 декабря пушечные залпы с замка Св. Ангела и звон колоколов возвестили об открытии собора. Блистательная процессия двинулась из парадных помещений Ватикана, с пением молитвы Св. Духу, в храм св. Петра; но сильный ливень не дал возможности, как следует, выполнить предписанного церемониала. Отцы собора прошли чрез храм до назначенных для каждого помещений, и там совершена была торжественная месса, причем секретарь собора принес Библию и положил ее на великолепный аналой. Пред открытием собора архиепископ Пасавалли, капуцин из тридентского диоцеза, выразил приветствие от родины последнего собора, причем сказал проповедь на текст псалма: «Сеявшие со слезами, будут пожинать с радостью; с плачем несущие семена, возвратятся с радостью, неся снопы свои» (Пс. 125:5, 6). После проповеди все епископы собора, один за другим, подходили к папе, преклонялись перед ним и целовали ему колено. Затем сам Пий, в глубоком волнении, произнес речь, которая, наконец, перешла в восторженную молитву к Богородице. Все собрание стало на колена и запело: «Ѵепи Creator»! По мановению папы прочитан был декрет об открытии собора, и епископы выразили свое одобрение литургически возглашенным «Placet». Следующее публичное собрание назначено было на день Богоявления следующего года.
Папа был столь уверен в успехе своей затеи, что он уже заложил основу для памятника в честь этого собора. А между тем повсюду во Франции, Германии и Италии, в этот самый день 8 декабря во многих римско-католических странах происходили демонстрации против собора. При открытии собора оппозиция состояла, главным образом, из четырех князей церкви. Кардинал Шварценберг, архиепископ пражский, привез в Рим сочинение, целью которого было – отсоветовать определение догмата папской непогрешимости, потому что он встретит большие затруднения, даже в среде благочестивейших католиков; с другой стороны, в нем предлагалось дать новую постановку индексу, более благоприятную для свободы и науки, равно как рекомендовалось введение народного богослужения в церкви, подобно тому, как это недавно перед тем было допущено в Венгрии. На стороне Шварценберга стояли орлеанский епископ Дюпанлу, Марёт и парижский архиепископ Дарбуа. О первом из них известный граф Монталамбер писал (1869) между прочим: «Вы, без сомнения, восторгаетесь епископом орлеанским (Дюпанлу); но вы восторгались бы им еще более, если бы могли себе составить представление о той бездне, в которую пало остальное французское духовенство». На Дарбау уже раньше смотрели в Риме неблагосклонно, потому что он, после опубликования силлабуса, в благодушном письме советовал папе держаться меры. Пий написал Дарбуа резкий ответ и не дал ему кардинальской шляпы. «Мне не нужна шляпа; я не простудился», – возразил неустрашимый архиепископ, когда ему сказали о противодействии папы в этом отношении. Это был последний галликанин.
Если принять во внимание, что эти четыре князя церкви, как в Риме, так и в своем ближайшем кругу, должны были бороться с открытым противодействием, то не будет удивительно, что они не имели успеха, хотя они мало-помалу и приобрели себе немало дельных и смелых единомышленников среди прелатов собора. К тому же и сами члены оппозиции были не достаточно решительны: они не осмеливались прямо восставать против идеи непогрешимости, а старались только доказывать, что теперь неблаговременно выступать с вопросом о возведении этой идеи на степень догмата. Но если вопрос шел лишь касательно благоприятности или не благоприятности данного момента, то, очевидно, и нельзя было ожидать иного, как полного торжества Рима. Там издавна было в обычае не стесняться средствами в достижении цели; привыкли склонять на свою сторону то угрозой, то лаской; и то, и другое было вполне применяемо к прелатам. Вот почему мало-помалу Ватиканский собор превратился не более, как в собор льстецов.
10 декабря состоялось «первое общее собрание», и оно не совсем оказалось удачным. Помещение оказалось неудобным в акустическом отношении, так что многие не могли слышать ни слова. Притом у некоторых англичан латинский выговор был столь невозможный, что другие лишь с трудом могли понимать, что они говорили, а многие прелаты и совсем слабоваты были в латыни. Громко заявлялось желание о перенесении собрания в другое место, на что, однако, папа не согласился. Сделано было несколько неважных перемен, которые нисколько не улучшили дела. Предметы, обсуждавшиеся в первых «общих собраниях», именно выборы в комиссии, уже явно показывали, что сторонники догмата непогрешимости были в большинстве и действовали дружно между собой. Конрад Мартин падерборнский, Маннинг, Депиан и другие поборники непогрешимости заранее получили место и голос в догматической комиссии, в которую не назначено было ни одного представителя оппозиции. Всем розданы были литографированные баллотировочные билеты, причем у иных оказались и пустые; у многих не хватало мужества голосовать против желания курии. Епископы Дюпанлу орлеанский и Штроссмайер боснийский, впоследствии один из самых выдающихся членов оппозиции, тщетно старались добиться слова, с целью изменения в ходе дела. Они получили в ответ, что раз установленный папой порядок занятий не может подлежать дальнейшему изменению. Некоторые французские немецкие и австрийские прелаты также обращались к папе с просьбой изменить порядок делопроизводства, но и их просьба оставлена была без удовлетворения.
Предложенные для обсуждения проекты (схемы) также возбуждали много неудовольствия. В первом проекте содержалось предложение – «догматизировать»силлабус, чего так опасались свободомыслящие епископы. Но оппозиция резко высказалась против этого проекта, выдвинутого иезуитами Шрадером и Францелином, так что иезуиты потерпели поражение. Да и вообще первое собрание было для них большим разочарованием. По их плану предполагалось, что архиепископ Маннинг уже с самого начала пригласит членов собора посредством возгласов признать непогрешимость папы, так чтобы это возглашение могло производить впечатление божественного вдохновения. Между тем о таком дружном провозглашении теперь не могло быть и речи. Архиепископ Дарбуа даже, будто бы, заявил, что он и его единомышленники, если состоится нечто подобное, заявят протест и оставят собор. Провозглашение, по плану иезуитов, должно было состояться в день Богоявления, после того, как проповедники, посредством художественных сравнений Младенца в яслях со старцем в замке, приведут всех в надлежащее настроение. Когда все это не удалось, иезуиты придумали новый план и чтобы добиться заявления о единодушном желании мира, начали агитацию в пользу поднесения папе адреса, в котором выражалось желание о скорейшем провозглашении догмата о непогрешимости. На адресе собрано было 400 подписей, – но оппозиция не замедлила и со своей стороны составить и поднести контр-адрес, в котором указывалось на неудобство имевшегося в виду догмата, причем находили его не только излишним, но даже и мало целесообразным. Этот контр-адрес содержал в себе 137 подписей, среди которых была даже подпись майнткого епископа Кеттелера; кроме того, Пию переданы были и еще четыре других адреса, составленных в подобных же выражениях. Последний был достаточно благоразумен, чтобы отклонить все подобные адресы. Поэтому письменные представления и адресы не имели никакого дальнейшего значения, кроме показания силы партий в глазах собора. С этого времени собор превратился в арену борьбы двух противоположных партий, из которых одна старалась так или иначе провести догмат о непогрешимости, а другая старалась расстроить его. Среди вождей оппозиции выдавались кардиналы Раушер венский, князь Шварценберг пражский и Матю безансонский, князь-епископ Ферстер бреславский, архиепископы Шерр мюнхенский, Мельхерс кельнский, Дарбуа парижский, Кенрик сентлуисский, епископы Кеттелер майнцкий, Гефеле роттенбургский, Штроссмайер сирмийский, Дюпанлу орлеанский и др. Все это были самые видные и ученые прелаты римской церкви, с которыми вожди инфаллибилистов не могли идти ни в какое сравнение. Зато на их стороне был папа и всемогущие иезуиты, которые делали все, чтобы провалить оппозицию. При этом они не стеснялись средствами: когда поставлен был вопрос «О вере» (22 марта), то дело дошло до таких запальчивых выходок и безобразий, которые невольно напоминали о пресловутом «разбойничьем соборе». Когда епископ Штроссмайер стал доказывать, что широкое распространение в настоящее время индифферентизма, пантеизма, атеизма и материализма было бы не справедливо исключительно ставить в вину протестантизму, то среди инфаллибилистов раздались оглушительные крики негодования, они затопали ногами и многие с поднятыми кулаками бросились к ораторской трибуне, крича: «Долой еретика», – так что председатель должен был закрыть заседание. Но оппозиция продолжала держаться, и находила поддержку со стороны своих единомышленников, возвышавших ободряющие голоса из разных стран. Во Франции ученый ораторианец Гратри написал письмо против непогрешимости в то самое время, как папа наложил на епископа Дюпанлу молчание касательно раскрытых им историч. подлогов, сделанных архиепископом мехельнским in majorem gloriam sedis apostolicae. В этом и трех других письмах Гратри разъяснял неприятную для папства историю осуждения некоторых пап за ересь. Многие епископы Франции провозгласили смелого ораторианца еретиком: но и зато другие восторженно приветствовали его независимость. Граф Монталамбер послал с своего смертного одра «благодарный и восторженный приветь красноречивому и неустрашимому священнику и великому и высокочтимому епископу орлеанскому». В Германии с открытым письмом выступил Деллингер в «Аугсбургской всеобщей газете»от 21 января 1870 года, и выставлял серьезное возражение, что «в будущем 180.000.000 людей, под угрозой исключения из церкви и таинств, и вечного осуждения, будут принуждены веровать и исповедовать то, во что доселе не веровала и чему не учила церковь». Город Мюнхен дал ему за это право почетного гражданина, и сочувственные адреса он получил также от Браунсберга, Кельна, Бонна, Праги.
Опасаясь, как бы противодействие не усилилось и не возросло в грозную общественную силу, иезуиты решили поскорее провести излюбленный догмат. И вот, выдвинут был вопрос о церкви, в котором в 4-члене уже прямо ставился и вопрос о непогрешимости. По этому поводу составлена была обстоятельная «схема», в которой в доказательство папской непогрешимости приведено было изречение Спасителя ап. Петру: «Я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя; и ты, некогда обратившись, утверди братьев твоих» (Лк. 22:32); затем понабраны были кое какие места из св. отцов и главным образом делался логический вывод, что папа – наместник Христа и по тому самому должен быть непогрешимым. На основании всего этого составлен был, притом крайне неожиданно для многих, следующий проект постановления: «Посему мы учим с согласия собора и выставляем, как член веры, что римский папа, – если он при исполнении своей должности, как высший учитель всех христиан, в силу своего авторитета определяет, что должна содержать вся церковь в делах веры и нравственности – не может погрешать; и что это преимущество непогрешимости простирается настолько же, насколько простирается и непогрешимость церкви». По поводу этого проекта началась ожесточенная борьба. Сам папа вмешался в нее и открыто говорил, что он «верует в папскую непогрешимость», причем ссылался и на «голос церкви», каковым являлся ряд полученных им из разных частей христианского мира адресов, в которых как духовные, так и миряне, выражали ему свою преданность, вместе с выражением веры в его непогрешимость. Оппозиция однако не унывала. Деллингер, Дюпанлу, Раушер, северо-американский епископ Кенрик и Ньюман выступили с новыми заявлениями, чтобы предотвратить провозглашение нового догмата, а епископ Гефеле исторически доказал, как папа Гонорий I (ум. 658) учил ереси, следовательно, не был непогрешимым. Оппозиция заявила о себе даже в Италии. Миланское духовенство выразило своему епископу публичную благодарность за то, что он противодействовал догмату непогрешимости, и просило его охранять достоинство епископской кафедры св. Амвросия Великого. Но чем сильнее становилась оппозиция, тем настойчивее утверждали иезуиты, согласно со своей своеобразной логикой, что для ниспровержения противодействия необходимо поскорее утвердить догмат. Дебаты по этому вопросу продолжались больше месяца, причем иезуитская партия прибегала к самым странным доводам и подлогам. Так епископ Натоли мессинский предложил ряд сказаний, якобы удостоверяющих истину догмата папской непогрешимости. «Ап. Петр, – говорил он, – как известно, проповедовал в Сицилии, где он уже нашел несколько христиан. Когда он сказал им, что он непогрешим, то христиане, еще не слышавшие ничего об этом члене, несколько усомнились в этом. Они отправили посла к пресвятой Марии с вопросом, слышала ли она что-нибудь о непогрешимости Петра, и она уверила их, что хорошо помнит, как ее Сын предоставил это преимущество Петру; и это свидетельство успокоило сицилийцев». Ярый сторонник инфаллибилизма, епископ мехельнский Дешан, прославившийся своими историческими подлогами, пошел так далеко, что противников догмата называл плохими христианами, не имеющими страха Божия. В том же роде говорил и Маннинг, заявляя, что тем, которые не подчинятся большинству, вскоре после провозглашения догмата предстоит отлучение. Гефеле, Шварценберг и Дарбуа открыто и смело говорили против непогрешимости. На последних заседаниях против нового догмата выступили два сильных оратора: северо-американский архиепископ Конноли галифакский и Штроссмайер. Первый прибыл в Рим приверженцем догмата; но основательное исследование относящихся к нему свидетельств привело его к иному взгляду. Как Писание, так и древнейшее предание свидетельствуют, по его мнению, против непогрешимости. Штроссмайер доказывал, что догмат стоит в противоречии с управлением церкви, с правами епископов и соборов, наконец, с неизменным учением веры. В принятии его он видел опасность – подорвать непогрешимость церкви. На заседании от 6-го июня произвела огромное впечатление сказанная против непогрешимости речь кардинала Гвиди, архиепископа болонского. Он начал с положения, что личная непогрешимость папы, в ее отделении от епископата, неизвестна была церкви до XIV столетия, и даже привел изречения из Перроне и Беллармина, которые прямо противоречат ей. Эта фактическая истина показалась большинству слишком дерзкой."Если бы среди большинства упала бомба, то и она произвела бы менее шума», – говорит очевидец. Отцы собора начали неистово шуметь и наделять Гвиди такими эпитетами, как birbanto (шельма) и brigantine (разбойник). Но он смело продолжал, выдвинул даже Фому Аквината против измышлений новейшего Рима, и закончил предложением, что кто думает, что папа может постановлять Definitio (определение учения) sine consilio, vel sine concilio Ecclosiae (без совета или без собора), – анафема да будет. По этому предложению анафеме мог подвергнуться сам папа, и вследствие этого произошел такой шум, какого и вообразить себе трудно. После обеда в тот же день Пий IX велел позвать к себе кардинала Гвиди, и запальчиво встретил его следующими словами: «Вы мой враг. Вы корифей противников и поэтому человек неблагодарный. Вы провозглашаете еретическое учение». Когда Гвиди отвечал, что в своем мнении он опирается на предание, то папа вскричал: «La tradizione son iо» (предание – это я), – как бы пародируя изречение Людовика XIV, и затем упрекал Гвиди, что он сдружился с Штроссмайером, и говорил так, чтобы «понравиться свету, либералам, революции»...
Между тем приближался последний час собора, и напряжение с обеих сторон дошло до крайности. Видя невыносимое давление со стороны иезуитов и самого папы, французские епископы даже хотели совсем оставить Рим; но более умеренные нашли этот шаг слишком резким, и потому решили ограничиться протестами. 13 июля состоялось заключительное голосование в общем собрании и на нем 371 голосов было утвердительных (Placet), 61 условных (под условием некоторых изменений в декрете) и 88 – отрицательных (Non placet). Это голосование показывало, что иезуиты восторжествовали и чтобы еще резче выразить смысл «непогрешимости» внесли в декрет слова, что решения папы непогрешимы и неизменяемы «но не чрез согласие церкви» Эта прибавка особенно возмутила оппозицию и она решила сделать еще одну отчаянную попытку спасти достоинство церкви и епископат и отправила к папе депутацию, умоляя его смягчить декрет и отменить эту прибавку. При этом епископ Кеттелер даже пал пред папой на колена и заклинал его, чтобы он возвратил церкви и епископату мир и потерянное единение. Пий видимо был тронут, увидев гордого епископа престола св. Бонифация у своих ног, и все члены депутации оставили папу с проблеском надежды. Но узнав об этом, инфаллибилисты немедленно приняли меры к тому, чтобы ослабить произведенное на папу депутацией впечатление, и настолько достигли своей цели, что когда венский кардинал Раушер явился к папе 16 июля с целью и с своей стороны сказать слово в пользу меньшинства, то получил в ответ: «Уже поздно! Формула уже роздана, и назначено заседание для окончательного определения. Нельзя же действовать согласно с меньшинством». Тогда члены оппозиции решили не принимать никакого дальнейшего участия в соборе и в числе 56 прелатов предпочли оставить Рим, сделав письменное заявление, что они как прежде, так и теперь остаются при своем мнении, но из уважения к личности папы не хотят высказывать его в публичном заседании.
16 июля декрет был представлен в окончательной форме, и притом с указанным прибавлением, еще более усиливавшим абсолютную власть папства, а на 18-е июля назначено было четвертое и последнее публичное заседание собора. Ввиду того, что главные члены оппозиции окончательно устранились от участия па соборе, иезуиты могли вполне торжествовать победу. День был весьма сумрачный, но у них весело было на душе. По обычаю, заседанию предшествовало совершение мессы, и затем один епископ с кафедры громко и ясно прочитал злополучный декрет, в котором говорилось29, что «римский папа, когда он говорит ex cathedra, т. е., всякий раз, когда он в исполнении своей должности, как пастырь и учитель всех христиан, в силу своего высочайшего апостольского полномочия, утверждает касающиеся веры и нравственности учения, как подлежащие принятию всею церковью, то с божественной помощью, обещанной ему в лице св. Петра, он обладает тою непогрешимостью, которою Божественный Искупитель благоволил наделить Свою церковь на все случаи при утверждении учения о вере и нравственности, и что поэтому такие определения папы сами по себе, а не чрез согласие церкви, суть непреложны. Если бы кто-нибудь, чего Боже сохрани, дерзнул противоречить этому нашему постановлению, анафема да будет»! После прочтения декрета последовало голосование, и оно происходило при громе и молнии, при такой грозе, какая редко бывает в Риме. Верующие паписты увидели в этом высший голос осуждения галликанизму, а другие даже усмотрели в этом высшее знамение, в силу которого папа возводился на одинаковую высоту с Моисеем получившем законодательство на Синае при таких же грозных явлениях природы. Из присутствующих прелатов 533 сказали Placet, и только двое, именно северо-американский епископ Фитцгеральд и сицилийский епископ Риччио сказали «non placet». На этом последнем заседании, следовательно, в пользу догмата высказывалось гораздо больше, чем на заседании 13 июля. Откуда явился этот прирост? Изменилось ли за это время убеждение нескольких епископов, или они просто преклонились пред авторитетом? Даже Гвиди сказал «placet». Рассказывали, что папа во время голосования строго смотрел ему в глаза и, когда услышал от него «placet», громко сказал: «Buon uomo!»30 или по другим: «Pover uomo!»31. Последнее выражение было, конечно, более применимо к нему, как и к другим слабым прелатам. Когда счетчики голосов сообщили папе результат голосования, то он немедленно утвердил декрет и произнес краткую речь. В ней он высказал надежду, что те, которые голосовали против декрета, придут к лучшему убеждению. Намекая на 3Цар. 19:2, он указал на то обстоятельство, что отцы собора произнесли свой приговор «в буре», и напомнил им о том, что за несколько лет пред тем они произнесли другой приговор, но тогда «при веянии тихого ветра». Монахи и монахини, которые вместе с толпой зуавов составляли главную часть собрания, кричали «браво»! и аплодировали. Население Рима, по-видимому, лишь мало принимало участия в этом торжестве, да и вообще мало понимало во всем этом деле. Дипломаты также по большей части блистали своим отсутствием: присутствовали лишь министры Бельгии, Голландии, Португалии и некоторых южноамериканских государств. Устроенная вечером иллюминация оказалась очень жалкой, вследствие дурной погоды. Только льстецы папы ликовали и старались раздувать торжество, не останавливаясь перед кощунством. Один священник из северной Италии прославлял в стихотворении, касавшемся событий дня, голос папы, как «голос Бога, а не человека». За то многие епископы далеко не были в хорошем настроении. Совесть в них проснулась и они, устрашившись за совершенное ими дело, чувствовали невыразимую тоску на душе.
Хотя декрет 18 июля и был торжеством и апофеозой папства, но вместе с тем, по иронии судьбы, одновременно произошли события, поведшие к ниспровержению светского владычества папы. Накануне провозглашения папы непогрешимым, Наполеон III объявил войну Пруссии, и так как война эта оказалась несчастной для него и он должен был вывести свои войска из римской области для защиты отечества, то итальянцы не преминули воспользоваться этим обстоятельством. Виктор Эммануил, под предлогом поддержания порядка в папской области, двинул свои войска в эту область и почти без сопротивления занял Рим. Напрасно «непогрешимый папа» обращался к державам, протестуя против занятия его столицы узурпатором, – все остались глухи к его протестам, а главный его защитник Наполеон III бесславно сдался в плен под Седаном. Да и голос собственно римского населения был против папы. Когда в самом Риме было произведено народное голосование, то 40.785 голосов были за присоединение Рима к Итальянскому королевству, и только 46 голосов были поданы в пользу папы (во всей области 133.681 гол. против папы и только 1.507 за папу).
20 сентября на Капитолии взвилось зелено-бело-красное знамя. 5 декабря Рим провозглашен был столицей королевства Италии, а 2 июня 1871 года Виктор Эммануил совершил в него торжественный въезд. В Квиринале, который в начале столетия был резиденцией папы, он принял депутацию от всех областей страны, и перед нею, между прочим, произнес слова: «Теперь мы в Риме, и останемся в нем». Тогда папа, сознавая непосильность борьбы, закрыл собор, указывая на невозможность дальнейшего делопроизводства с необходимой для него свободой, и сам засел в Ватикане, объявив себя «ватиканским узником». С этого времени в истории папства начался новый период, который интересен тем, как папство в новых условиях его жизни осуществляло приобретенный им на мнимо вселенском соборе абсолютизм.
13. Папская непогрешимость в ее последствиях для церкви и государства
Меры к упрочению нового догмата. – Ревность немецких епископов. – Отношение правительств к ватиканскому догмату. – Неизбежные осложнения. – Культурная борьба в Германии. – Изгнание иезуитов и борьба в области народного образования. – Непокорные епископы и репрессивные меры по отношению к ним. – Участие Пия IX в этой борьбе. – Связь ультрамонтанства с темными демагогическими силами. – Папа как ватиканский узник. – Кончина Пия IX.