Причина неуспеха этих движений заключалась отчасти в недостатке деятельных и серьезных вождей, которые действительно оказались бы на высоте своего призвания Наличные вожди, в роде Рогге, Черского, Шателя и других, не имели в себе достаточно сил организовать движение на положительной почве, вдавались в крайности и увлекались рационализмом, который отталкивал более серьезных людей. Этим, конечно, с успехом пользовались иезуиты, поселяли распри среди самих вождей, возбуждали против них правительство и полицию и таким образом душили их в зародыше. Но всей сатанинской хитрости сынов Лойолы оказалось недостаточно для того, чтобы предотвратить назревшее освобождение целых миллионов западно-русских униатов от папского ига. Это событие, совершившееся в 1839 году, было весьма тяжелым ударом для папства, так как оно сразу потеряло до двух миллионов духовно закрепощенных рабов. Григорий XVI произнес по этому поводу грозную аллокуцию, в которой старался возбудить против России общественное мнение западной Европы, но аллокуция не произвела желаемого действия, и Европа примирилась с совершившимся фактом. В самом Риме, однако, долго господствовало весьма ожесточенное настроение против России и ее императора, и когда Николай I в 1845 году прибыл в Рим, то полиция должна была принимать самые деятельные меры, чтобы охранить его от яда и кинжала какого-нибудь нафанатазированного иезуитами изувера. Император Николай I, со своим рыцарски-открытым сердцем, сделал визит папе Аудиенция состоялась в присутствии русского посланника Бутенева и кардинала Антонелли. О чем шел разговор, осталось тайною; но в Ватикане не преминули сложить целую легенду на счет этого визита. Рассказывали, что император Николай отправился на аудиенцию с гордой и важной осанкой, а возвратился с нее бледным, согбенным и с морщинами на лице. Папа впоследствии говорил по этому поводу: «Я сказал ему все, что внушил мне Святой Дух». Если папа действительно упрекал императора за обращение униатов в веру их отцов, то становится понятным, какой собственно был это «дух», и что именно внушал он ему.
Так папству в лице Григория XVI приходилось платиться за вины и заблуждения целого ряда столетий. Сам по себе папа, насколько он стоял вне системы, был человек преданный искусству и науке. Он собирал и приводил в порядок этрусские и египетские художественные произведения, расширил музеи Рима и восстановил несколько церквей; расширил он также и библиотеку в Ватикане, хотя и нисколько не облегчил доступа к ней. Свободы науки он не признавал, и научные собрания не терпел в своей области, так как они могли быть опасны для церкви римской. Не благосклонно относился он и к железным дорогам, так как они более вводили Рим в бурный водоворот жизни мира сего. Подданным его, однако, совсем не нравилось жить в церковном отчуждении от остального мира; напротив, иностранцы с удовольствием видели, что Рим укрывался от веянии нового времени, стараясь сохранить в себе тип древнего города, представлявшего более привлекательности для художников и любителей искусства.
Не было недостатка в Риме и в ученых старого закала. Замечательным гением лингвистики был Джузеппе Меццофанти, который мог читать и говорить на пятидесяти языках. По внешности он был весьма невзрачен, имел несуразную голову с узкими глазами. Когда один френолог заметил, что строение его черепа указывает, именно, на особенный дар изучения многих языков, то Меццофанти иронически сказал на это: «но ведь френолог, говоря это, уже, конечно, знал, что я знаю более 50 языков». Анжело Майо, впоследствии папский библиотекарь, прославился учеными и счастливыми открытиями в области классической и патристической литературы. В Амброзианской библиотеке в Милане он в числе манускриптов под более позднею письменностью открыл древние, трудно читаемые письмена, которые он, однако, с помощью различных химических средств довел до удобочитаемости. Это открытие, так наз., палимпсестов имело большое научное значение; но только странная ревнивость, которою отличался Майо, как библиотекарь Ватикана, долго препятствовала другим ученым разделять с ним честь исследования, а сам он своею торопливостью только умалял значение своих исследований.
Григорий XVI умер 1 июня 1846 года в Духов день. «В течение 15 лет, – пишет Раналли, – подданные папы имели мир без спокойствия, сон без освежения, корону без управления». Вообще его не любили. Хотя его домохозяйство носило на себе монастырский отпечаток, однако в Риме говорили, что в нем господствовала далеко не монастырская дисциплина. Когда известный ирландский апостол трезвости Матю прислал Григорию XVI медаль за его поощрение трезвости, то папа заявил, что он никогда не пил вина со времени своего восшествия на папский престол. Но известный историк Газе лично слышал от папского лейб-медика, что Григорий XVI в действительности был большой любитель вина, и врачу с большим трудом удалось ограничить его в потреблении вина двумя бутылками. Когда он умер, то на его счет в народе ходили всевозможные сплетни, которые, конечно, как народная молва, не могут иметь места в истории.
11. Папа Пий IX
Избрание нового папы. – Кардинал Мастаи на папском престоле. – «Либеральный»папа. – Непрочность народной любви и бегство папы. Возвращение с помощью французских штыков. – Переворот в убеждениях папы. – Провозглашение нового догмата «непорочного зачатия». – История вопроса. – Разложение церковного государства и движение к ниспровержению светской власти папства.
После кончины Григория XVI положение папства было печальное: внутри повсюду выступали признаки разложения, все более усиливалась партия, стремившаяся даже к низвержению светской власти папства, а совне – обострились отношения ко всем и католическим и некатолическим государствам. Все чувствовали, что необходим такой папа, который имел бы достаточно ума и сердца, чтобы уладить все эти отношения и водворить внутренний и внешний мир. Выбор конклава остановился на кардинале Мастаи, который и избран был 17 июня, приняв имя Пия IX. Против его кандидатуры восставала Австрия, и с выражением ее veto был отправлен архиепископ миланский Гейсрук, который без yстали мчался на перекладных, и однако на два дня не поспел, и избрание состоялось.
Джиованни Мария Мастаи родился 13 мая 1792 г., в детстве страдал припадками и меланхолией, которая однажды едва не привела его к самоубийству, – но, вступив на служение церкви, он быстро пошел по иерархической лестнице, которая и привела его к папскому престолу. По своей внешности это был очень представительный человек, обладавший громким голосом и любивший блистать остроумием. Смиренно приняв выпавший на него выбор, он решил приобресть любовь населения, и достиг этого, умело польстив «молодой Италии». Для этого надо было стать «либералом», и Пий IX стал им.
Один молодой богослов из Турина, Джиоберти, придворный капеллан, заподозренный в связях с молодой Италией, был арестован в 1833 году и изгнанником жил в Париже и Брюсселе, добывая себе пропитание уроками языков. В 1843 году он написал и отправил на родину сочинение: «О нравственном и гражданском примате итальянцев». В этом сочинении он красноречиво изложил, что сделала Италия, теперь ниспровергнутая и почти забытая, для цивилизации народов, как итальянский народ с глубокой древности был высоко одарен сравнительно с другими народами, был для них носителем благороднейших даров Божиих; но и теперь ему стоит только воспрянуть, сбросить с себя иго чужеземцев и суеверия, восстановить единство своей религии и культуры, чтобы опять сделаться великим светочем цивилизации, залогом торжества разума и свободы. На образованную часть итальянского общества эта книга произвела сильное впечатление, хотя она, в сущности, говорила в пользу приматства папы: без него-де ничего невозможно, а с ним возможно все. Только прежняя диктатура папы должна сделаться духовной, папа должен стать посредником между народами Италии и, как глава союза государей Италии, должен произвести реформы, которые бы привели в согласие и единение ее народы. И тогда он выступит как истинный преемник не только св. Петра, но и Александра III, великого демагога на папском престоле. Книга эта очень понравилась кардиналу Мастаи, он даже брал ее с собою в конклав, и она сделалась программой всего его правления. Тысячи особенно образованной молодежи, скомпрометированной революцией, томились в тюрьмах и исправительных домах или бежали на чужбину. Теперь народ бурно требовал их амнистии. И папа приобрел себе народную любовь, когда он дал эту амнистию безусловно и с полным доверием. Не без опасности было это возвращение мечтавшей о республике молодежи. Градоначальник Рима, Марини, доложил папе, что составился комитет для сбора денег в пользу освобожденных из тюрем, он достал список подписавшихся и желал бы знать, что делать с ними. На это папа сказал: «дайте мне этот список»! Взяв бумагу, он подписал 100 скуди от семейства Мастаи, 10 скуди от Марини и приказал пустить подписной лист дальше в оборот. За это он был восторженно прославляем со стороны римского населения, которое не уставало просить его благословения, когда он появлялся на балконе Квиринала. Немногие еще из пап пользовались такою любовью от народа, как Пий, – этот «возлюбленный, все узы разрешающий государь и в то же время наместник Христа»! Италия называла его своим освободителем. Все государи Италии принуждены были вторить народному одушевлению. Однако любовь эта оказалась совсем непрочной, и когда «либеральный» папа задумал освободить евреев из занимаемого ими квартала – Гетто, узкой части города в низовьях Тибра, где они тесно жили в нездоровом воздухе, то ремесленники и промышленники Рима произвели мятеж, причем несколько евреев было убито, и все подверглись угрозам. Эмансипацию их пришлось отменить. Не довольны оказались и прелаты, когда они увидели, что при «либеральном» папе им угрожает отнятие разных доходных должностей. Появился и повсюду стал распространяться печатный пасквиль, в котором говорилось, что «правительство подвергнуто этим назойливым папой опасности, так как папа противодействует воле Всевышнего Небо поможет нам против него, так как мы имеем за себя и светскую руку – Австрию и Неаполь». Автором этого пасквиля оказался Делла Генга, племянник Григория XVI. Когда был открыт типограф, и его принуждали назвать автора: то Пий возразил: «Я не хочу знать его»! Летом 1847 года весь город кишел заговорами. Появились символические кинжалы заговорщиков, причем имелось в виду произвести мятеж, призвать затем австрийцев и передать регентство кардиналу Делла Генга. Ходили слухи, что по городу уже тайно бродят толпы заговорщиков. Против этой действительной или воображаемой опасности папа прибег к смелому средству, – к вооружению граждан, в качестве «гражд. гвардии», в количестве более 10.000 человек в Риме, и другие большие города немедленно последовали за ним в этом отношении. Таким образом, сила перешла в руки народа, – того страстно возбужденного народа, который забавлялся игрой в оружие. Кардинал Ламбрускини заметил папе: «Скоро это оружие они обратят против вас». И предсказание его скоро оправдалось.
Это было накануне того общего революционного пожара, который в 1848 году пронесся по всей Западной Европе. И прежде всего пожар вспыхнул в Италии. Осенью 1847 года в Мюнхене на стенах монастыря капуцинов (известных изготовлением весьма хорошего пива) большими буквами было написано: «теперешний папа – бездельник»! В Вене продавалась брошюра: «О его мнимо-святейшестве Пие IX». Восстал против него и освобожденный им Джиоберти, который был тогда министром президентом Пьемонта. В своем сочинении «О новейшем иезуитизме» он собрал все обвинения против общества Иисуса, приписывая ему все унижение и позор Италии. Возбужденный этим, народ штурмовал в Пьемонте дом иезуитов и угрожал им также и в Риме; папа счел своею обязанностью и честью защитить их. Напрасно иезуиты уверяли, что всегда содействуют прогрессу и свободе. В марте 1848 года они были изгнаны из нескольких городов церковного государства; их главная школа в Риме несколько раз подвергалась поджогам. Напрасно один иезуит грозно обличал Неверов в своей церкви: «Эти люди не прочь опозорить самую Приснодеву. Скоро на Ватикане будет развеваться знамя Магомета, и протестантская евхаристия введена будет в собор св. Петра». Пий должен был допустить закрытие иезуитских обителей в церковном государстве, чтобы спасти жизнь их обитателей. Но и этим не умиротворены были страсти, и в пароде появилось уже модное словцо «spapare Italia» – «обеспапить Италию». И вот вскоре совершено было покушение на жизнь папского министра, а затем прямо вспыхнула в Риме революция. Квиринал был осажден бурной петицией. Народ требовал нового управления церковным государством и Италией чрез собрание, избираемое общей подачей голосов. Когда Пий воспротивился этому, то народ штурмовал ворота Квиринала. Швейцары долго защищали папу, в течение целого часа раздавалась пальба. Один прелат застрелен был в прихожей папы. Когда против Квиринала выставлены были пушки, то Пий сказал: «Делайте, что вам угодно: но не нападайте на религию»! Со скорбью он прибавил к этому: «Неужели это награда за мою любовь»? Он согласился на учреждение нового министерства и допустил разоружение швейцарцев, которым едва спас жизнь. Сам он в Квиринале был содержим в плену под надзором гражданской гвардии, и кардиналы разбежались. Образовавшаяся республиканская партия хотела лишить папу светской власти. Тогда у пленника явилась мысль о бегстве, которое и совершено было при помощи баварского и французского посланников: граф Спаур со своим домашним капелланом попросил вечером аудиенции, чтобы получить позволение жениться на одной баварской принцессе. Дверь в кабинет папы была полуоткрыта, так чтобы офицер гражданской гвардии из прихожей мог видеть все. Затем прибыл французский посланник, который отвел офицера в сторону, чтобы переговорить с ним. В это время папа успел переодеться домашним капелланом посланника, прошел с ним мимо стражи, сел в заготовленную карету графини Спаур, и на следующее утро (в ноябре 1848 г.) они оба были уже в Неаполитанской области, в Гаэте. Оттуда папа объявил, что он теперь свободен и берет назад все, на что он согласился под принуждением. Однако в Риме, составилось национальное собрание, на котором князь Канино, сын Луциана Бонапарта, знаменитый естествоиспытатель, воскликнул: «Да здравствует республика»! Тотчас же сделано было предложение об отделении светской власти от духовной. Во время дебатов кто-то сказал: «папа есть препятствие для единства Италии», и фраза эта скоро была у всех на устах. Ночью 9 февраля произведена была поименная подача голосов: из 141 присутствующих 136 подали голоса за низложение папы, как светского правителя. 120 за немедленное провозглашение республики. Постановление гласило: 1) «Папство фактически и юридически лишается светской власти в Римском государстве; 2) римский первосвященник получит все необходимые гарантии для независимости в отправлении своей духовной должности; 3) форма правления Римского государства должна быть чистой демократией и будет носить славное имя римской республики; 4) римская республика будет поддерживать связь с остальной Италией, которая составляет одну общую национальность».
Единственная надежда Пия IX оставалась на свою возлюбленную дщерь – Францию. Но и там водворилась республика, ив учредительном национальном собрании в Париже в дебатах замечалось колебание. Роллен говорил: «Без бремени мирского владычества папа будет еще больше и могущественнее». Ему возражал Тьер, что «духовный глава христианского мира без светского владычества не может быть независимым; Рим не имеет права лишать католический мир независимости папы». Даже Кокерел, протестантский пастор, воскликнул. «Мы должны защищать не папу только, но и лучшего друга свободы». Дело решил новоизбранный президент республики, Наполеон, который согласился двинуть войска в Рим, причем надеялся, что само республиканское правительство немедленно перейдет на сторону Франции, чтобы избавиться от австрийцев. Но в Рим собрались все беглецы и демократы, и он был мужественно защищаем Гарибальди. Французский генерал Удино потерпел поражение в битве у ворот св. Панкратия и получил поэтому насмешливое прозвище «св. Панкратия». Тогда вопрос шел уже о чести французского оружия. В то время, как Гарибальди разбил неаполитанское войско, и посланные на помощь папе испанцы еще не прибыли, из Франции высадились новые войска. Рим в течение двух месяцев держался, хотя для тогдашнего разрушительного оружия он со своими античными стенами и не представлял собою укрепленного города. Республиканское правительство поддерживало хороший порядок, да и французы осторожно направляли свои выстрелы, чтобы не разбить памятников древней римской славы и не попасть в святыни средневековья. Наконец произошло неизбежное. Еще раз после 300 лет Рим взят был штурмом со стороны дружественной державы. Гарибальди с своими отрядами и другими скомпрометированными лицами едва имел время бежать чрез противоположные ворота. Таким образом, Рим опять был открыт для папы, который и возвратился в него к пасхе 1850 г.
Когда он въезжал в Рим и некоторые осмелились крикнуть: «Да здравствует Пий IX»! – «Evviva Pio Nono», то толпа, пользуясь игрою слов, кричала. «No! No»! (нет, нет). В общем, господствовало мрачное безмолвие. Народ угадал своим чутьем, что Пий IX теперь возвратился уже совсем другим. Тяжелый опыт научил его, как опасно полагаться на ветряный народ, и потому он решил отселе – исключительно руководиться испытанною мудростью иезуитов, которые и сделались его ближайшими и лучшими советниками.
По возвращении папы в Рим, по-видимому, повсюду водворился мир, – хотя и поддерживаемый французским войском. Но в это же самое время в изгнании томилось до 30.000 человек, и папа уже не хотел знать о милости. Гражданскими делами с 1852 г. стал заведовать кардин. Антонелли, который сам происходил из разбойничьего семейства. Говорят, что в своей молодости он видел столь многих членов своего семейства повешенными, что решил принять священство. Папа всецело погрузился в церковные интересы, в которых он находил себе утешение и надежду на восстановление былого блеска. В благодарность за свое возвращение в Рим он по совету иезуитов решил провозгласить новый догмат о непорочном зачатии Богоматери.
Новый догмат имеет свою историю, которая уходит вглубь средневековья. Еще тогда сильными поборниками учения о непорочном зачатии были францисканцы, и оно было предметом продолжительного спора между ними и доминиканцами. В XIV столетии явились две пророчицы с противоположными взглядами. Северная пророчица, Биргитта, видела в пресвятой Марии «ужас диаволов», «безгрешную, в которой всегда горит огонь любви Божией» и «зачатую без греха». Южная пророчица, Екатерина Сиенская, напротив, причисляла Матерь Божию к падшему роду Адамову, нуждавшемуся в искуплении. Вскоре, после смерти этих двух пророчиц, учению доминиканцев нанесен был серьезный удар, так как парижский университет стал на сторону францисканцев. Напрасно один доминиканец в Париже доказывал в своей проповеди, что учение, будто пресв. Мария чужда первородного греха, противоречит как Св. Писанию, так и преданию: университет подверг осуждению мнение доминиканца и принес на него жалобу папе Клименту VII в Авиньоне. Проповедник между тем твердо стоял на Писании, и потребовал парижских ученых в Авиньон, чтобы они там доказали свое право, объявлять его учение еретическим. Высшая школа отправила туда Петра д’Айльи и Герсона, и они так настойчиво и грозно говорили с папой, что последний не посмел не согласиться с университетом. Вследствие этого он в 1338 году отлучил смелого монаха, и парижский университет с того времени считал своею особенною гордостью быть защитником чести Девы Марии. В сухих схоластиках жив был еще отчасти рыцарский дух. Францисканцы, подкрепленные теперь новыми союзниками, вновь начали пропагандировать учение о непорочном зачатии. Они рассказывали, как один доминиканец, который говорил против непорочного зачатия, онемел во время самой проповеди, а другой даже в церкви был съеден волком. Такие рассказы были во вкусе народа, и дух рыцарства заставлял в то же время рыцарей преклоняться пред «Небесной Дамой». Ученые стали склоняться в пользу учения францисканцев еще и потому, что при университете в Париже нельзя было получить ни степени, ни должности, ни пособия, без заявления своего согласия на осуждение доминиканского воззрения. Но различие между спорящими сделалось настолько тонким, что почти сводилось на ничто: была ли пресв. Мария безгрешной в самый момент зачатия, или тотчас после этого момента? – вот в чем состоял спорный пункт между двумя монашескими орденами. Базельский собор стал на сторону францисканцев; но домиканцы продолжали бороться против учения своих соперников и приводили разные во вкусе средних веков доводы. Так они рассказывали, что одному послушнику в бернском монастыре было видение, что многие францисканцы томятся в аду за свое учение о зачатии Богородицы: но францисканцы со своей стороны утверждали, что к тому же послушнику потом явилась сама Пресвятая Дева и сказала ему, что ее Сын не может более терпеть, чтобы ее лишали принадлежащей ей чести. Так постепенно учение это все более вырабатывалось, и в 1622 году папа Григорий XV издал даже буллу, в которой строго запрещалось говорить против непорочного зачатия даже в частных разговорах или частных сочинениях. Но дело особенно сильно двинулось, когда за него взялись иезуиты, которые не преминули измыслить множество всевозможных видений и сказаний в пользу горячо принятого ими к сердцу учения. Одна испанская монахиня Мария д’Агреда получила, будто бы, непосредственное от Пресвятой Девы откровение и записала историю ее жизни. Там, между прочим, рассказывалось, что Пресвятая Мария помогала апостолам при составлении апостольского символа, ездила в Сарагоссу, чтобы посетить Иакова, но умерла в Иерусалиме, оставив свое завещание. После того она воскресла и вознеслась на небо. Это измышление не нашло отпора, и в 1661 году папа Александр издал буллу, которая была последним предварительным шагом на пути к утверждению догмата. Но только на долю Пия IX выпала честь придать церковную значимость учению о непорочном зачатии. В его папствование уже продавались «чудотворные медали» в честь, «Иммакуляты», и эти медали особенно считались полезными против «собачьего бешенства и протестантизма».
Так подготовилась почва для провозглашения нового догмата. Хотя учение это и сильно оспаривалось, однако при известном настроении, и особенно с помощью иезуитов, мало-помалу проникло в общее сознание римско-католических народов. Конечно, даже и с точки зрения римского католицизма необходимо было бы предложить это учение на обсуждение вселенского собора. Но Пий IX не сделал этого; он решил просто ограничиться опросом епископов, чтобы на основании их отзывов самовластно решить дело, и так как большинство епископов рады были лишь подслужиться папе, то в Ватикане получено было 576 отзывов – большею частью в пользу проектируемого догмата, причем делались и попытки оправдать это учение ссылками на такие места Св. Писания, как Быт. 3:15 (по Вульгате), Песн. 4:7 и 12 и Лк. 1:26. Несмотря на это раболепство, однако, отнюдь не было недостатка и в таких голосах, особенно из Франции и Германии, в которых громко высказывалось сомнение касательно того, благовременно ли теперь возводить такое спорное учение на степень римско-католического догмата. Но эти голоса остались гласом вопиющим в пустыне, а те епископы, которые выразили свое согласие, приглашены были в Рим на своего рода совещательное собрание, причем обещалось, что в помощь им будут привлечены разум, критика и наука. Многие епископы немедленно собрались в Риме и принимали участие в конференциях, которые происходили 20, 21, 23 и 24 ноября в большой зале Ватикана. Кардинал Брунелли прочел по-латыни речь, в которой сказал, что папа с величайшею радостью видит собрание этих епископов, прибывших «из всех стран», чтобы присутствовать при определении, т. е. утверждении и провозглашении достоинства Пресвятой Девы, и выразить свой взгляд касательно изданной им буллы. Впрочем, собравшиеся епископы не должны думать, что они составляют собор, или, что они сами имеют право исследовать вопрос, или определять, когда наступить надлежащее время для провозглашения этого догмата; решение этого принадлежит одному папе. Затем секретари прочитали буллу, параграф за параграфом, и присутствующие делали на нее те или другие замечания. Кто-то заметил, что в булле сказано несколько много, будто Св. Писание учить о непорочном зачатии; другой находил сомнительным приводить неподлинные сочинения под именем Амвросия и Августина, в качестве доказательств из святых отцов. Некоторые хотели бы совсем устранить весь комментарий, содержавший в себе различные слабые пункты; иные выражали желание, чтобы «узнаны были желания и отзывы всего епископата», – в чем проявилась чрезвычайно скромная попытка положить границу утверждению папской непогрешимости, идея которой лежала в основе всей этой затеи. На это последовал решительный ответ: «Если папа постановляет сам по себе такое решение, то это есть практическая демонстрация», служащая к тому, чтобы «проявить верховную власть церкви над учением и в то же время непогрешимость, которою Иисус Христос облек Своего наместника». 24 ноября собравшиеся епископы единогласно воскликнули: «Св. Петр, научи нас! укрепи братьев твоих»! и совещание этим и кончилось. 8 декабря 1854 года состоялось открытое провозглашение нового догмата. Папа, окруженный кардиналами, патриархами, архиепископами и епископами, торжественно внесен был в собор св. Петра и воссел на своем троне. По совершении им мессы, кардинал Макки, сопровождаемый патриархом, находящихся в унии с Римом, греков и армянским патриархом, подошел к папскому престолу и коленопреклоненно просил его святейшество причислить тайну непорочного зачатия Марии к остальным католическим догматам и этим обрадовать небо и землю. В ответ на это Пий запел «Veni Creator»; и когда пение кончилось, и испрошена была помощь Св. Духа, он встал и прочел главную часть буллы «Ineffabilis Deus». В ней говорилось: «В честь святой и нераздельной Троицы, во славу девственной Богоматери, к возвышению католической веры и умножению христианской религиозности, по уполномочию Господа нашего Иисуса Христа, св. ап. Петра и Павла, и по нашей собственной власти, мы объявляем, возвещаем и определяем, что учение, гласящее, что блаженнейшая Дева Мария в первый момент своего зачатия, чрез особенное действие благодати Всемогущего Бога, в виду заслуг Иисуса Христа, Искупителя человечества, очищена была от всякого осквернения греховного, – открыто Богом, почему оно и должно быть для всех верующих предметом твердой и несомненной веры. Если бы некоторые – от чего Боже сохрани – помышляли в своих сердцах иначе, чем постановили мы, то пусть знают, что они осуждаются своим собственным приговором, что они потерпели кораблекрушение в вере и отпали от единства церкви, и кроме того, – подлежат законному наказанию, если бы осмелились, устно или письменно, или иным внешним образом заявлять о том, что помышляют в сердцах своих».
«Roma locuta, causa finita» – «раз сказал Рим, дело кончено». С 8 декабря провозглашено было римско-католическим догматом учение, которого не знала древняя православная церковь, которое в течение целых столетии отвергалось большинством православных учителей церкви, и сомнение в этом папистическом мифе называется «кораблекрушением в вере». В вечное воспоминание о новом догмате на Испанской площади в Риме, перед дворцом пропаганды, была воздвигнута высокая античная статуя из зеленого мрамора, на которой св. Дева (без Младенца Иисуса) стоит в блестящем позолоченном одеянии с благословляющей рукой. У подножия статуи сидят четыре белых мраморных фигуры, изображающие Моисея, Давида, Исаию и Иезекиля, которые, по римскому толкованию, были, будто бы, провозвестниками нового догмата. На хорах в церкви св. Петра была вставлена в стену медная доска, надпись на которой гласит, что Пий IX, провозгласив этот догмат, удовлетворил желанию всего христианского мира. Что в этих словах, во всяком случае, сказано было слишком много, это вскоре обнаружилось, когда, три года спустя, один фанатичный священник зарезал парижского архиепископа Сибура в церкви св. Стефана, воскликнув «долой богинь»! Удар кинжала был направлен неверно: ведь именно Сибур и был одним из противников нового догмата; но восклицание убийцы нашло сочувственный отголосок во многих местах. Между·тем положение дел оставалось смутным и тяжелым. Церковное государство разлагалось все более, и под влиянием новых идей все более бродила мысль о необходимости объединения всех Итальянских областей под одной главой, хотя бы под номинальным главенством папы. Но крайние националисты шли дальше и хотели совсем покончить с папством. В Романье вспыхнула революция, и революционеры предложили сардинскому королю Виктору Эммануилу принять на себя диктатуру над этой папской областью. Так как он отклонил от себя это предложение, то в области составилось свое самостоятельное правительство, ничего не хотевшее знать о папе. Напрасно Пий IX в своей энциклике обращался к европейским дворам с заявлением о необходимости поддержания власти св. Петра, напрасно произнес он «великое отпущение» на всех участников этого дела. Общественное мнение было не в пользу папства, и в литературе началась ожесточенная полемика. Прелюдией к этой полемике послужила статья в «Монитере», где со злой насмешкой и всесокрушающим острословием выставлялась вся нелепость светского владычества папы. В декабре того же года, по случаю имевшегося в виду собрания конгресса для улаживания дел в Италии, открыт был полный поход против светской власти папы в брошюре «Папа и когресс», причем хотя и признавалась необходимость независимости для папы, но власть папства предлагалось ограничить лишь Римом и его ближайшими окрестностями. Рим тогда под отеческим правлением папы, стоя в стороне от политических бурь, мох бы сделаться базисом мира, а международный бюджет со стороны католических государств доставлял бы достаточные средства для поддержания блеска культа в Риме и удовлетворения потребностей папского двора. За этой брошюрой, разошедшейся в течение нескольких недель в сотнях тысяч экземпляров, последовало 31 дек. 1859 года собственноручное к папе письмо императора Наполеона III, который, указывая папе на неумолимую логику фактов, советовал ему отказаться от непокорных провинций. На это папа издал энциклику, в которой решительно заявил, что он никогда ни от чего не откажется такого, что составляет достояние церкви. Народное собрание в Романье между тем требовало присоединения области к Сардинии, и Виктор Эммануил должен был согласиться на это. Затем восстание вспыхнуло в Умбрии и Марках, и Виктор Эммануил занял и эти папские провинции (1860 г.), так что из пяти легаций у папы осталось всего две (Рим и Кампанья), да и те можно было держать в повиновении только с помощью французских штыков. Положение становилось все затруднительнее. Напрасно папа поставил вечный город под особое покровительство (1866 г.) св. Екатерины сиенской. Когда в том же году французские войска, в виду политических осложнений в средней Европе, были отозваны из Рима, то папа остался беззащитен против антипапского движения; во главе которой стал Гарибальди. На время Наполеон послал отряд для защиты папы, и этот отряд, нанеся поражение итальянцам (при Ментоне), отсрочил падение папского государства. Час его, однако, приближался, и он пробил почти в тот самый момент, когда папство по-видимому хотело достигнуть своей высшей апофеозы, добившись объявления себя непогрешимым на ватиканском соборе.
12. Ватиканский Собор
Мысль о созвании вселенского собора. – Подбор ученых сил. – Булла о соборе с приглашением на него. – Разные течения. – Протесты против предполагаемого догмата. – Их ухищрения к тому. – Главные представители оппозиции и их усилия предотвратить опасную для церкви затею. – Ожесточенная борьба партий. Личное участие в ней папы. Торжество инфиллиблистов – сторонников непогрешимости. – Текст догмата о непогрешимости папы. – Последний день собора. – Переворот в истории папства и потеря им светской власти.
Трудно сказать, когда собственно у Пия IX впервые явилась мысль – созвать вселенский собор. Уже в 1846 году он будто бы высказывал ее, а когда он занят был вопросом о провозглашении догмата непорочного зачатия, следовательно между 1850 и 1854 годами, то на возражение одного доминиканца, что новый догмат предполагает собою объявление папской непогрешимости, папа ответил: «Придет и она». По свидетельству иезуитов, Пий был убежден, «что он имеет особенную миссию – возвести то и другое – непорочное зачатие и непогрешимость в догматы». Как бы то ни было, подготовка к собору началась уже задолго, и дух того самовластия, которым одушевлен был папа, и которому имелось в виду дать законное оправдание соборным определением, ярко выразился уже в энциклике от 8 дек. 1864 г. и особенно в присоединенном к ней «силлабусе» или списке главных заблуждений новейшего времени, среди которых подвергались осуждению между прочим и всякие притязания на свободу вероисповедания, совести, слова и науки, на независимость светской власти от духовной, – одним словом все принципы новейшей государственной и общественной жизни Через три года после этого, именно, в 1867 году торжественно совершая годовщину св. Петра, он не преминул уже определенно заявить, что у него давно имеется мысль – созвать вселенский собор для исцеления многих зол, от которых страдает церковь. На это присутствовавшие тогда в Риме 500 епископов ответили, что им в высокой степени радостно известие, что папа хочет найти исцеление в таком соборе. Некоторые при этом могли серьезно надеяться, что собор положит, наконец, предел нескончаемым смутам и беспорядкам и, установив правильное отношение между духовной и светской властью, папой и собором, папством и епископатом, исцелить все удручавшие церковь нестроения. Но их надежде не суждено было осуществиться, так как иезуиты приняли уже все меры к тому, чтобы из этого собора сделать орудие апофеозы папства, а так как папство находилось уже всецело в их руках, то и окончательно утвердить свое верховодство в римско-католическом мире.
Для подготовки собора, в Рим вызвано было много римско-католических богословов; но при избрании их менее принималась во внимание их научная основательность, чем их отношение к идее непогрешимости. Главную роль в догматическом комитете играл иезуит Перроне, узкоумный и нетерпимый к чужим мнениям схоластик; рядом с ним стояли доминиканец Спада, прославившийся своей защитой вечности адских мучений, – Кардони, строгий юрист, ставивший епископам в обязанность жить по-монашески, – Бартолини, доказывавший, что святой дом в Лоретто есть тот самый, какой раньше стоял в Назарете, – Билио, которому приписывали главное участие в составлении силлабуса. Из Англии вызвали несчастного, полусумасшедшего Тальбота, из Франции – красноречивого аббата Фреппеля, который в течение многих лет читал в Сорбонне блестящие лекции по патристике. Из Германии вызваны были Шрадер и несколько других иезуитов, и только, когда кардинал Шварценберг пражский сделал возражение, указав на односторонность этого подбора, приглашены были в Рим также и другие ученые, особенно Гефеле, епископ роттенбургский, и аббат Ганеберг. Все собравшиеся богословы были разделены на семь комиссий, из которых каждая находилась под председательством кардинала, задачи, возложенные на эти комиссии, были весьма различны. Гефеле дано было поручение собрать документальные данные о деяниях и церемониале на Тридентском соборе: Ганеберг и Тейнер составляли мало относящийся к делу отчет о монастырях Востока. В догматической комиссии заседали также Клеменс Шрадер, Францелин, Шветц, Геттингер и Альцог. Все богословы должны были принести присягу в молчании, столь строгую, что нарушение ее вело за собою немедленное отлучение. Против всякого обычая, епископы почти всецело были исключены из подготовительных работ для собора. Когда немецкие епископы собрались на предварительное собрание в Фульде (1867), то в отправленном к ним послании папа требовал от них, чтобы они представили ему свои мнения каждый в отдельности, а не с общего совещания, и при этом он внушал им все содержать в строжайшей тайне.