Полудницы

Тело полудницы заискрилось, вспыхнуло и моментально потухло, а Гульшан подбросило в воздух с такой силой, что она перевернулась через голову и чуть не сломала шею. Какое-то время ее ничто не волновало. Темнота… Как же хорошо в темноте.

Кожа на лице пылала. Девушка открыла глаза, застонала.

Когда белые мушки перестали шнырять перед глазами, и Гульшан подняла голову, ничто вокруг не напоминало о сверхъестественном, о чудовищах и грезах наяву. Вернее, почти ничто: у ясеня, где, прислонившись, сидел Азим, в воздухе завис хрупкий силуэт. Постоял секунду и рассыпался темным пеплом. Мгновение в воздухе еще можно было разглядеть очертания правой руки, приложенной к сердцу старика, но и она вскоре рассеялась.

Гульшан подползла к Азиму, прощупала шею, поднесла ладонь к мокрым ноздрям. Ни пульса, ни дыхания. Она сотни раз реанимировала больных, возвращала к жизни, а теперь ей не хватило бы сил на то, чтобы надавить ему трижды на грудь или вдохнуть воздух в легкие. Ее одолело сонное безразличие. Пение птиц, журчание воды, треск цикад – звуки природы рассеивали внимание, убаюкивали, гипнотизировали. Она забылась и никак не могла понять, что делает здесь, возле рыбацкой хижины, рядом с трупом старосты Мирного.

В эту полифонию ворвался короткий мяукающий плач. Гульшан встрепенулась, поднялась, бледная, ошалевшая.

«Ребенок. Мы шли за ребенком!»

Какой-то рубильник включился в ее мозгу, а детский голос вдруг позвал снова – капризно, требовательно.

«Где ты? Где?»

Над водой летали стрекозы. Пахло тиной, от реки веяло прохладой. Лето. Середина дня. Девушка тупо уставилась на покосившуюся избушку.

«Хижина. Там».

Она поплелась к лачуге. Под ногой что-то звякнуло. Откатился пустой медный ковшик – воду давно впитал песок.

Гульшан поднялась по ступеням, вошла в полумрак хижины. Часто заморгала, привыкая к темноте.

Первое, что она увидела, – лавку вдоль стены, на которой кто-то аккуратно разложил странные находки: жестяные банки, ржавые пружинки, несколько монет, потерянную блесну, куклу без головы, фантики от конфет, сморщенное яблочко, дикую малину. В углу валялись брошенные сети. У стены ржавела коптильня.

Плач затих, перешел в тихие всхлипы.

– Выходи, не бойся…

Из-за коптильни показалась светлая головка, и на Гульшан уставились два влажных любопытных глаза.

Бабочки-ресницы хлопнули, и маленькие брови поползли вверх от удивления.

– Ма-ма, – девочка бросилась вперед, остановилась, разглядывая девушку, и спросила недоверчиво: – Тетя, мама?

Гульшан покачнулась, вытерла мокрый лоб. Опомнившись, села на корточки, протянула руки.

– Иди. Иди ко мне, милая.