– Спасибо, милая моя, но помочь нам нечем, – быстро возразила миссис Грегори, и Билли, глядя в ее гордые глаза, вдруг поняла, что Алиса унаследовала от матери многое. – Мы справимся, я уверена. У дочери появился еще один ученик. Она скоро придет домой и сама все расскажет.
Билли встала так поспешно, что это могло бы показаться невежливым.
– Правда? – спросила она. – Боюсь, мне пора идти, так что я не смогу с ней увидеться. Я могу оставить это здесь? – Она отколола от пальто букетик белых гвоздик. – Они завянут, а вы можете поставить их в воду.
По ее голосу никто бы не догадался, что гвоздики куплены менее получаса назад в цветочной лавке на Парк-стрит специально для того, чтобы миссис Грегори поставила их в воду.
– Какая красота! – выдохнула миссис Грегори, погружая лицо в цветы. Но не успела она поблагодарить гостью, как обнаружила, что осталась одна.
Глава XIX
Алиса Грегори
Рождество пришло и прошло, и наступил январь с его снегом и ледяным дождем. Праздники закончились, все успокоилось, и началась зимняя рутина.
Мисс Уинтроп продлила свой визит в Вашингтон до окончания праздников, но теперь она вернулась в Бостон и привезла с собой совершенно новую идею касательно своего портрета: идею, которая заставила ее отвергнуть все позы, костюмы и наброски, разработанные до этого времени, и заявить с обезоруживающей непосредственностью, что теперь она «готова начать по-настоящему».
Бертрам Хеншоу злился, но не мог ничего поделать. Разумеется, он хотел написать портрет мисс Маргарет Уинтроп, но писать портрет, когда натурщице ничего не нравится, – хуже, чем ничего. Если, конечно, он не хотел присоединить свою работу к череде неудачных портретов вместе с портретами кисти Андерсона и Фуллема – а этого он совершенно не хотел. Если же говорить о презренном металле, Дж. Г. Уинтроп самолично наведался к художнику и одной фразой удвоил изначальную сумму и выразил надежду, что Хеншоу сделает все, «что девочка хочет». Впрочем, потом старый финансист добавил еще пару фраз, которые вселили в сердце Бертрама решимость. Он понял, что именно этот портрет будет означать для сурового старика, как дорога изображенная на портрете девушка сердцу, которое считали каменным.
Разумеется, Бертраму Хеншоу ничего не оставалось, кроме как начать новый портрет. И он начал, хотя стоит признаться, что его терзали разные вопросы в связи с этим. Но не прошло и недели, как раздражение испарилось, и он снова стал художником, видящим, как его мысли обретают форму при помощи его же кисти.
– Все хорошо, – сказал он Билли как-то вечером, – я рад, что она передумала. Это будет лучшая вещь, которую я когда-либо написал. Ну мне так кажется по наброскам.
– Я так рада! – воскликнула Билли. – Так рада! – она повторила эти слова с таким неистовством, как будто пыталась убедить себя и Бертрама в чем-то, во что не верила вообще.
Но это была правда, по крайней мере, в этом Билли постоянно себя убеждала. Но сама необходимость этих убеждений показывала, насколько близка Билли к тому, чтобы ревновать к портрету Маргарет Уинтроп. Она стыдилась этого.
В эти дни Билли постоянно напоминала себе слова Кейт о Бертраме. О том, что он принадлежит в первую очередь искусству. Девушка смиренно думала, что, судя по всему, она не сможет быть художнику хорошей женой, если не оставит все эти мысли. И тогда Билли обратилась к музыке. Это оказалось несложно, поскольку помимо обычных концертов и оперы в ее распоряжении находилась оперетта, которую собирался дать ее клуб, и она снова занялась своей песней. Рождество миновало, мистер Аркрайт несколько раз наносил ей визиты. Он изменил некоторые слова, а она усовершенствовала мелодию. Работа над аккомпанементом двигалась своим чередом. Билли очень радовалась, когда музыка поглощала ее. Порой она забывала, что не может быть возлюбленной художника, потому что ревнует его даже к портретам.
В самом начале месяца пришла ожидаемая январская оттепель, и в сравнительно теплую пятницу дела привели Билли в район концертного зала около одиннадцати утра. Отпустив Джона вместе с автомобилем, она сказала, что пойдет к подруге, у которой и останется до самого концерта.
С этой подругой Билли познакомилась еще в школе. Та училась в консерватории и часто приглашала Билли пообедать в крошечной квартирке, которую она делила с тремя другими девушками и вдовой тетушкой, которая вела хозяйство. В эту самую пятницу Билли поняла, что между деловой встречей в одиннадцать и симфоническим концертом в половине третьего она как раз сможет принять это приглашение. Утром она задала этот вопрос по телефону, получила радостное согласие и обещала прибыть к подруге к двенадцати часам или даже раньше.
Дела отняли меньше времени, чем она думала, и уже в половине двенадцатого Билли направилась к дому мисс Хендерсон.
Светило солнце, снег на улицах стал рыхлым, но при этом дул холодный сырой ветер, и Билли радовалась, что ей не нужно идти далеко. Но тут она завернула за угол и увидела длинную очередь людей, расположившихся на ступенях концертного зала. Заканчивалась очередь далеко на улице.
– Что… – шепотом начала она, но затем поняла.