«Забыть ли старую любовь и дружбу прежних дней?» [24]
Бертрам не скоро снова пригласил Билли в театр. Несколько дней он вовсе ни о чем не просил ее, а потом однажды заговорил о музыке.
– Билли, ты не играла и не пела для меня не помню уже сколько времени, – пожаловался он. – Я хотел бы музыки.
Билли весело рассмеялась и пошевелила пальцами.
– Господи, Бертрам, я наверняка ни одной ноты теперь не сыграю. Я слишком давно не практиковалась.
– Но почему?
– Бертрам, я не могу. Во-первых, у меня нет времени, разве что когда ребенок спит, но тогда я не могу играть, чтобы его не разбудить.
Бертрам раздраженно вздохнул, встал и принялся ходить взад-вперед по комнате. Наконец он остановился и неодобрительно посмотрел на жену.
– Билли, почему ты теперь не носишь ничего, кроме этих ужасных тряпок? – грустно спросил он.
Билли снова засмеялась, но потом встревоженно нахмурилась.
– Бертрам, я понимаю, что моя одежда выглядит немножко неряшливо, – призналась она, – но я не могу сейчас носить ничего красивого, ребенок мнет и рвет все вещи. К тому же я так спешу к нему по утрам, а эти платья легко надевать, и в них так удобно возиться с ребенком.
– Да, конечно, понимаю, – вяло ответил Бертрам и снова стал ходить по комнате.
Помолчав минутку, Билли оживленно заговорила. Ребенок поутру сделал ужасно забавную вещь, и у нее до сих пор не было случая рассказать об этом Бертраму. Впрочем, ребенок с каждым днем становился все забавнее и забавнее, и наверняка о некоторых его поступках она еще не успела поведать.
Бертрам слушал с вежливым интересом. Он говорил себе, что ему на самом деле интересно. Конечно, ему интересен собственный ребенок! Но при этом он продолжал ходить по комнате, пока наконец не остановился у окна, еще не задернутого занавеской.
– Билли! – вдруг воскликнул он. – Посмотри, какая луна! Давай немного погуляем? Как влюбленные! Пойдем!
– Я не могу! – воскликнула Билли, вскакивая. – Я бы очень хотела, но не могу, – торопливо добавила она, увидев разочарование на лице мужа, – но я отпустила Делию. Вообще у нее сегодня не выходной, но я сказала, что могу сама присмотреть за ребенком. Так что мне надо идти наверх прямо сейчас, она уже уходит. Милый, ты можешь пойти погулять. Это пойдет тебе на пользу. А потом ты вернешься и все мне расскажешь, только тихо, чтобы не разбудить ребенка, – закончила она, нежно поцеловала мужа и убежала.
Проведя пять минут в печальном одиночестве, Бертрам надел пальто и шляпу и вышел на прогулку, понимая, что она все равно его не обрадует.
Бертрам Хеншоу знал, что былая летняя ревность цепко держала его в своих лапах. Ему было стыдно за себя, но он ничего не мог с этим поделать. Ему нужна была Билли. Он хотел с ней разговаривать. Хотел рассказывать ей о новом заказе на портрет, который только что получил, хотел узнать ее мнение о совсем новом «Лице девушки», которое он готовил к мартовской выставке «Богемной десятки».
Он хотел это сделать, но какой в этом был бы толк? Она, конечно, выслушает, но он уже по выражению ее лица поймет, что на самом деле она не думает о его словах. Бертрам готов был держать пари на свою лучшую картину, что при первой же паузе в разговоре она начнет рассказывать о новом зубе ребенка или его очередной игрушке. Конечно, ему нравилось слушать о сыне, и, конечно, он страшно им гордился, но ему бы хотелось, чтобы Билли иногда разговаривала о чем-то другом. Даже самая прекрасная мелодия в мире, если слушать ее денно и нощно, покажется мукой.
И Билли нужно разговаривать о чем-то другом! Бертрам-младший хоть и был совершенно чудесным младенцем, но мир не вращался вокруг него. Другие люди, например их друзья, имели право ожидать, что их обстоятельства и мнения тоже будут приняты во внимание. Но Билли совсем обо всем забыла. Неважно, о чем шла речь, о новом романе или о поездке в Европу, Билли неизбежно сводила разговор к книжке с картинками или длительном путешествии в парк.