У Вика классическое раздвоение сознания. Она… она сама отдалась ему. Она позволила ему. Она кончала с ним. И плевать, что он так и не был в ней. Хотя, нет, был. И об этом думать совершенно не хотелось, от этого ледяной холод расползался по всему телу. Стоило только вспомнить и осознать.
Он омерзителен самому себе. Он даже и помыслить не мог, что позволит себе когда-нибудь такое. Что окажется способным на такое. Как это ни пафосно звучит – его не так воспитывали. Чтобы обидеть того, кто слабее тебя. Тем более, обидеть женщину. Да за такое его отец с тренером на пару, вдвоем бы отлупили. И поделом. Совершил насилие над той, кто была слабее и не могла оказать ему сопротивления. Над женщиной. Нет, это ужасно, но ведь и это еще не всё. Он это сделал с Надей. С той, которую любил. Любит! Он на секунду представил, что бы сделал сам с тем, кто бы сотворил такое с Надей. Получается, ему надо избить самого себя. И главное, непонятно, как он дошел до этого? Что-то порвалось внутри, что-то лопнуло. И это вылилось вот в такое. Отвратительное, безобразное, страшное.
Отключился чайник. Руки занять чем-то, потому что в голове первозданный хаос, как при сотворении мира. Достал заварник, первую попавшуюся коробку с чаем. Пить чай из пакетиков у них в семье считался святотатством, и Вик перетащил эту привычку в самостоятельную жизнь. Насыпал, залил кипятком. В нос ударил запах земляники, Вик с удивлением посмотрел на жестянку в руке. «Ройбос земляничный». Откуда у него дома такая экзотика? Впрочем, сейчас ему не до вкусовых изысков. «Ройбос» так «ройбос».
Чай горячий, сладкий. Отчетливо пахнет земляникой, к которой примешивается запах его пальцев, отогретый паром от кружки. Ее аромат, перемешанный с ароматом ягод. Вик жмурится. Он не хочет мыть руки. Потому что этот запах позволяет ему хоть как-то цепляться за реальность произошедшего. Что после всего, что он с ней сотворил… Он чуть не умер там, на ней, когда осознал… И потом, вот тут, на кухне, стоял и умирал. А она вернулась к нему. Обняла, простила. И отдалась. Из рук едва не выпадает кружка – так он занят своими мыслями, горячий чай течет по пальцам. Больно. Но по сравнению с тем, как было больно ей… И как было херово ему, когда он понял… Это ерунда.
Он промаялся на кухне пару часов. Выпил чайник чаю, заварил еще один, но уже не лезло. И чай внутрь не лез, и голова от мыслей просто пухла. И смертельно хотелось туда, к ней. К теплой, обнаженной. До боли хотелось, до натурального физического дискомфорта. Запретил себе. Он ей там больно сделал. Понятия не имел, что после этого нужно делать… и как там вообще, после такого. Может, ей месяц некомфортно будет. Или два. Из него совсем никудышный насильник, неопытный.
И, несмотря на всё это, он, как слабовольная тряпка, все-таки влез к ней под одеяло. Сначала хотел просто полежать рядом. Потом – рядом, но под одеялом. Потом придвинулся близко и перестал бороться с собой. Обнял, прижал к себе. Сразу стало так хорошо, что даже на эрекцию плевать. Теплая, спящая, родная. Он никому не позволит ее обижать и делать ей больно. В первую очередь – себе.
Заснуть не мог долго. Лежал и слушал ее дыхание. Уговаривал себя, чтобы не смел даже пальцем шевельнуть. В конце концов, ему все-таки удалось задремать. Но очень ненадолго.
Кто-то тихо дышит рядом. Она голая. Ей тепло и хорошо. Это были первые ощущения при пробуждении. Потом были и другие. А еще мысли и воспоминания. Бурный выдался вечер. Более чем. Интересно, сколько сейчас времени? Судя по ощущениям, ночь – часа два. Надя поворачивается. Витька крепко обнимает ее, совершенно одетый – рубашка, брюки. И вдруг именно это становится самым важным сейчас. Ей срочно необходимо исправить это крайне несправедливое статус-кво. И безумно хочется почувствовать его кожу под пальцами. И только это сейчас, в постели, в глухой ночной час, имеет значение.
Вик проснулся на предпоследней пуговице. Перехватил ее руки.
– Ты что делаешь? – Голос спросонья хрипловат, но удивительно ясен.
– Раздеваю тебя. Вик, тебе разве не говорили, что спать в уличной одежде негигиенично?
– Не надо!
Надя вздыхает. Кажется, настроение у него за те несколько часов, что она спала, нисколько не изменилось.
– Витенька… Меня уже начинает бесить твое «не надо» в твоем исполнении!
– Надя, ну правда… Отдыхай. Извини, если разбудил. Я не…
Всё с ним ясно. Еще казнит себя за свою несдержанность, грубость, жестокость. Наказывает себя. Ее до оргазма довел, еще до какого – от одного лишь воспоминания становится жарко. А сам, сам… Быстрое движение руки вниз. Вик охает, пытается отстраниться. Надя не может сдержать довольной улыбки. Хочет, определенно, хочет. Хочет, но не позволяет себе. Такой милый. Милый, смешной и безумно ее возбуждающий.
Он позволяет расстегнуть ей еще одну пуговицу. А потом снова звучит так раздражающее ее: «Не надо».
– Это нечестно. – Она пытается убрать его пальцы от последней пуговицы на рубашке. – Я голая, а ты нет!
– Наденька, но это совсем не обязательно…
– Вот упрямый! – Ладошка снова пробирается под и так почти расстегнутую рубашку.