Да чего он вопит-то так?! На весь лес слышно.
Куртка дёргается всё сильнее, и я, не выдержав, спрыгиваю с возвышения и расстёгиваю её. Появляется лохмато-кучерявое нечто, завывающее осипшей сиреной. Старший, моргая осоловело, тоже выглядывает, озирается по сторонам. Явно не рад увиденному.
Не сдержавшись, выпаливает на повышенных тонах, со слезами в голосе:
– Замолчи! – пихает брата. – Замолчи!
– Стоп! – перехватываю мальчишку за плечо. – Он, наверное, есть хочет.
– Опять он описался! – старший вырывается и толкает мелкого так, что тот вываливается из курточного спальника, лбом прямо на выступ камня.
Я только и успеваю пробормотать:
– Ой, бля…
…Как младший набирает полную грудь воздуха и издаёт рёв настолько отчаянный, что слышно, небось, и в старом городе.
– Твою ж мать!.. – выхватываю из бокового кармана штанов давешний батончик и, рванув обёртку, пихаю под нос мальчишке, аккуратно подгребая его с земли. Ногтями бы не ткнуть случайно, такой мелкий, ещё и выгибается от крика.
Поначалу он не реагирует, только захлёбывается рыданиями. По лицу течёт кровь, и слёзы вперемешку, и всё это выглядит как тотальный пиздец. В качестве розочки на торте – улавливаю из сумрака предсказуемый звук: Ру, влажно хлюпая сломанным носом, принюхивается к запаху крови. Вот только его тут не хватало!
Отношу рыдающего пацана подальше и, сев на камень, пристраиваю на коленях. Тычу ему батончиком в губы. Вскоре мальчишка всхлипывает тише, с недоумением, и смотрит на предмет в моих руках.
– Давай? Это еда, – я изображаю доброжелательную морду. Трудно говорить и одновременно улыбаться, стараясь не показывать зубы. Вполне может быть, что так я выгляжу даже страшнее.
Однако, к моему счастью, мелкий не обращает на меня внимания, заинтересовавшись едой. Принюхивается.
Кошусь на старшего. Я, конечно, понимаю, у них запреты, но если он не позволит брату поесть, то чёрт знает, что вообще будет. Наверное, он тоже это понимает, потому и молчит. Или просто задолбался.
Тем временем мелкий уже уплетает батончик. Вот и славно. Пока он увлечён, я аккуратно, без резких движений, возвращаюсь к рюкзаку, достаю полноценный паёк, жму на разогрев, вскрываю. В ответ на поплывший вокруг аромат тушёнки младший тут же тянет руки к блестящей упаковке. Старший сглатывает голодно, вновь раздаётся громкое бурчание его живота. Вытаскиваю вторую порцию, протягиваю. Поколебавшись, мальчишка всё же подходит ко мне, садится рядом.
Наконец-то тишина. Все жуют. Старший глотает торопливо, чуть не давится. У мелкого сопли под носом пузырятся. И ещё он обмочил мою куртку. Ладно, невелика беда. Зато, пока он увлечён едой, я осторожно протёр лоб от крови, и там оказалась лишь небольшая рана, а не дыра до самого мозга, как я ожидал по его воплям.
Очень хочется и Ру покормить, но сейчас это неразумно: всю еду я отдал детям, восполнить кровопотерю будет нечем. Но зато больше половины тёмного времени уже прошло, мы до сих пор живы. Через несколько часов солнце встанет, прогреет лес, станет вообще хорошо.
Наевшись, дети снова клюют носами, и я выворачиваю куртку наизнанку: с этой стороны она сухая. Подумав, отрезаю рукав, подложу его Эйруину под голову, а то совесть гложет, что слишком мало для него делаю. Убедившись, что в подотчётном мне лагере все в порядке и спят, занимаю своё место на камне.
Воздух остывает всё больше, холод медленно, но верно пробирает до костей, затягивает в сон. Сдавшись, позволяю себе подремать с открытыми глазами, то и дело вздрагивая от громких лесных шорохов. Нужно пользоваться любой возможностью, чтобы восстановить силы, потому что никогда не знаешь, что будет дальше.