– Ты слишком скромен, Марселен, – говорил в ответ дядя.
Мне пришлось присутствовать при рождении легенды, когда Дюпра сердился и отрицал “все эти россказни”. Дядя обнимал его за плечи и говорил серьезно:
– Ладно, ладно, Марселен. Есть вещи, которые на этом свете важнее нас. Смирись с этим. “Прелестный уголок” пережил страшные годы и должен начать жизнь сначала.
Марселен Дюпра еще какое‐то время ругался, потом махнул рукой.
Глава XXXVI
Двадцать седьмого марта 1942 года погода стояла холодная и пасмурная. Мне надо было переправить в Веррьер, что в десяти километрах от Клери, два новых приемника типа АМК-11 и некоторое количество “игрушек”: козий помет со взрывателями замедленного действия и зажигательные “сигареты”. Все это я завалил соломой и досками, которые взял у Бюи; доктор Гардье одолжил мне свою повозку. Конь Клементен бежал бодро; для виду я положил на солому несколько воздушных змеев: отношение к мастерской Амбруаза Флёри пока еще было благосклонное, она даже значилась в списке “поощряемых видов деятельности” комиссариата по работе с молодежью, как нам сообщил сам мэр Клери.
Я ехал по дороге мимо “Гусиной усадьбы”; доехав до входа, я увидел, что ворота широко распахнуты. У меня были к усадьбе довольно странные чувства – чувства хозяина или, точнее, “хранителя памяти”. Зная, что ничего не могу поделать, я все же не терпел непрошеных гостей. Я остановил Клементина, слез и пошел по главной аллее. Надо было пройти метров сто. Я был в двадцати шагах от бассейна, когда заметил, что на каменной скамье справа, под голыми каштанами, сидит человек. Он опустил голову и спрятал нос в меховой воротник пальто; в руке он держал трость и что‐то чертил ею на земле. Это был Стас Броницкий. Я не ощутил никакого волнения, у меня не забилось сердце – я всегда знал, что жизнь не лишена смысла и старается изо всех сил, хотя порой и ошибается. Они вернулись. Броницкий как будто не видел меня. Он смотрел себе под ноги. Концом трости он вывел несколько цифр и накрыл одну из них сухим листом каштана.
Возле развалин усадьбы стоял “мерседес” фон Тиле. Сквозь веранду и полуразвалившуюся лестницу проросли кусты; крыша и чердак исчезли. Верхние этажи сгорели, сохранилась лишь нижняя часть фасада у входа, почерневшая от огня, с пустыми окнами. Огонь не тронул только комнаты первого этажа. Дверь была сорвана с петель каким‐то охотником за дровами.
Я услышал в доме смех Лилы.
Я застыл, подняв глаза. Сначала я увидел, как вышли Ханс и генерал фон Тиле; еще мгновение – и я увидел Лилу. Я сделал шаг или два, и она заметила меня. Казалось, она не удивилась. Я стоял неподвижно. В ее появлении было что‐то такое простое и естественное, что я и сейчас не знаю, не объяснялось ли мое спокойствие сильнейшим шоком, лишившим меня способности что‐либо чувствовать. Я снял каскетку, как слуга.
На Лиле была белая куртка “канадка” и берет; под мышкой она держала несколько книг. Она спустилась по ступенькам, подошла ко мне и, улыбаясь, протянула затянутую в перчатку руку:
– А, Людо, здравствуй. Рада тебя видеть. Я как раз собиралась тебя навестить. Как твои дела, хорошо?
Я онемел. Теперь во мне поднималось изумление, переходившее в смятение и панику.
– Хорошо. А ты как?
– Знаешь, среди всех этих ужасов, всего, что происходит, могу сказать, что нам повезло. Только вот отец… В общем, это болезнь, и врачи считают, что она пройдет. Извини, что я еще не была в Ла-Мотт, но поверь, я собиралась.
– Да?
Все было так вежливо, так светски, что казалось, я вижу кошмарный сон.
– Я приехала посмотреть, что осталось, – сказала она. Думаю, она имела в виду усадьбу. – Почти все сгорело, но, видишь, мне удалось найти несколько книг. Пруст, Малларме, Валери. Мало что уцелело.
– Да.
Я пробормотал: