— Слуги, охранники, домашний врач.
— Логично, — Ирвин никак не мог перестать улыбаться — ему было смешно и жутко. Он никогда еще не чувствовал себя настолько волком, настолько в капкане. — А следователи уже сравнили разрывы на платье и расположение ран? Просто когда я ударил ее, то платья на ней не было. Значит, разрывы, пятна крови… и свежую уже не нанесешь, анализ точно покажет, когда именно она попала на платье.
Он вздохнул и уткнулся лицом в ладони. Ничего не доказать. Ничего. Он всегда был чудовищем, и все поверят несчастной Мейв, которую оборотень однажды покалечил, и теперь вернулся, чтобы завершить начатое.
Рука Арьяны лежала на его плече.
Якорь. Символ веры.
— Сейчас вы оба поедете домой, — твердым безжалостным тоном распорядился канцлер. — Офицеры охраны будут нести постоянное дежурство, за ворота ты не выйдешь. Если пойдешь на прорыв, будут стрелять на поражение.
Арьяна негромко ахнула, словно ожидала всего, чего угодно, только не этого.
Ирвин даже не удивился. Он слишком устал, чтобы удивляться — и слишком привык к тому, что его всегда сажали на цепь.
— Мне очень жаль, но это личный приказ князя, — добавил Лотар. — Идемте.
— Эта песня все еще звучит?
Арьяна спросила об этом сразу же, как только они остались одни. В дом их привезли под вооруженной охраной — Арьяне ни разу не приходилось ездить вот так, как арестованной преступнице. Ирвин держался спокойно: за свою несчастную жизнь он успел привыкнуть к тому, что над ним стоят караульные с ружьями, но по его серому осунувшемуся лицу было видно, насколько глубоко он потрясен всем, что случилось сегодня.
— Нет, — ответил он. — Ты рядом. Песня иссякла, когда я тебя увидел.
Их спальня сейчас напоминала тюремную камеру; впрочем, Арьяна решила отогнать от себя такие мысли. Пусть это не камера, а палата, а она врач рядом с пациентом. Арьяна подошла к Ирвину, обняла его — он вдруг содрогнулся всем телом, и она еще успела испугаться, что сейчас он обернется снова.
Не обернулся. Арьяна осторожно гладила его по темным спутанным волосам и говорила о чем-то тихом и неразборчивом, таком, что говорят детям, которые с криком проснулись ночью, испугавшись буки под кроватью. Ее сейчас наполняло сочувствием и нежностью — и было в них что-то глубокое, тайное, отдаленно похожее на гордость.
— Как думаешь, ты можешь обратиться снова? — спросила Арьяна. Ирвин прижал ее к себе — крепко, с силой, словно боялся, что ее вырвут из рук, как вырвали его свободу и рассудок. При мысли о том, какую бурю ему пришлось пережить, чтобы обращение снова состоялось, Арьяне становилось не по себе.
“Вас обманули, принцесса, — произнес внутренний голос с интонациями Аделарда Пиннета. — Нет никаких истинных пар, вас просто выдали замуж за чудовище”.
Она с негодованием отогнала эти мысли. Ирвин был кем угодно, но не чудовищем.
— Не знаю, — выдохнул он куда-то в ее волосы. — Я надеялся, что волк ушел навсегда. И вот сам вытащил его на свободу.
Вернуть свой самый большой страх и отвращение, чтобы не изменить истинной — при мысли о том, что Ирвин отказался от своей человеческой сути, такой дорогой, такой для него нужной, Арьяне становилось не по себе.
— Ты боишься? — спросил Ирвин и признался: — Раньше я оборачивался непредсказуемо. Независимо от фаз луны. Днем, ночью…