Ирвин прошел к кровати и принялся раздеваться. Потом он нырнул под одеяло и сказал себе: никакая Песня не имеет значения. Важно лишь то, что он собирается сохранить свой разум и больше не выпустить волчью суть.
Он стал человеком. Он человек. Лишь это важно.
И Арьяна хотела найти способ обретения истинности — а Ирвин не сомневался: если она решила что-то делать, то доведет дело до конца. И тогда никакая Песня, никакая волчья тьма больше не будут над ним властны.
В суставах поселилась боль. Когда-то Ирвин пробовал сопротивляться обращению и усилием воли загонял своего волка в глубину души — тогда приходила боль, выкручивала его, словно прачка выстиранные простыни, швыряла в серый сумрак обморока. Вот и снова она.
“Держись”, — приказал себе Ирвин. Впился в простыни, услышал треск и не понял, что именно трещит — шелк или его собственные кости.
Песня накатывала на него, словно морские волны, снова и снова, с каждым разом все сильнее и ярче. От нее не было ни спасения, ни укрытия. В какой-то миг в мире не стало ничего, кроме нее.
Боль нарастала. Ирвин закрыл глаза — вспомнил поезд среди высоких трав, девушку, которая смотрела на него, страх, который постепенно уходил из ее взгляда. Вспомнил свое тогдашнее облегчение — раз оно пришло однажды, то должно вернуться.
Он не был монстром. Он не собирался снова становиться чудовищем.
В какой-то миг боль сделалась такой, что Ирвин не сдержался — рык, который вырвался из его горла, был наполовину человеческим, наполовину звериным. Луна качалась над ним разломанной золотой монетой, волчья суть рвалась к свободе. Ирвин кричал в небо, пытаясь выплеснуть боль в крике, цепляясь скрюченными пальцами за возможность остаться человеком — и серебряный волк поднимался в душе, повторяя негромко и властно: выпусти меня, выпусти, и эта боль уйдет навсегда. Ты зверь, ты всегда им был.
Нет. Никогда больше.
Ему просто нужно пережить эту ночь — а дальше станет легче.
Просто переплыть через тьму и увидеть рассвет.
— Заперто изнутри, ваше высочество!
Бейлин сокрушенно покачала головой, глядя на охранников полукнязя — те в свою очередь таращились на дверь так, словно впервые ее увидели. Арьяна выразительно завела глаза к потолку.
— Ну выбейте ее, что вы в самом деле… — вздохнула она. Мало того, что Ирвина заперли в спальне снаружи — он еще и изнутри закрылся, наверно, для того, чтобы волчьи лапы не смогли справиться с задвижкой.
Этой ночью она не смогла уснуть. Все вслушивалась во тьму и звуки в доме — где-то далеко кто-то стонал сквозь зубы, пытаясь удержать крик. Потом раздался такой рык, словно в доме появилось громадное животное — в рычании были скорбные человеческие нотки.
Ему было больно. Безумно, бесконечно больно.
Охранник примерился было плечом — вряд ли ему приходилось выбивать двери в княжеских домах. В комнате послышались шаркающие шаги и сиплый недовольный голос произнес:
— Не надо ничего выбивать. Сейчас открою.
Дважды щелкнул замок, дверь приоткрылась. Отстранив охранника, Арьяна вошла в спальню, Бейлин потянулась за ней — Ирвин сидел на краю кровати. Растрепанный, с посеревшим лицом, он выглядел тяжело больным — но все же человеком. Пока человеком.