Счастливого дня пробуждения

Я не хочу, чтобы меня заменили.

– Тогда почему… – поскорее спрашиваю я, – почему вам пришла идея искать вечную жизнь? Если, ну… Если смерть так естественна?

– Потому что могу. Потому что нет более интересного и могущественного соперника, чем природа. – Он щурится на меня поверх тканевой маски, настойчивым взглядом указывает на операционное поле, и я тут же испуганно возвращаюсь к выскабливанию. – Нет-нет, меньше угол. Ты же не хочешь повредить ткани… Вряд ли тут должна быть какая-то причина. Человечество с древнейших времён искало эликсир вечной жизни, а в Средние века алхимики ломали голову над философским камнем. В любом уголке планеты непременно найдётся история о попытке достичь бессмертия. Знаешь, даже старейший известный человечеству эпос – а ему почти четыре тысячи лет, – шумерский эпос о царе Гильгамеше… Здесь аккуратнее, давай помогу… Это легенда о полубожественном правителе, который после гибели своего ближайшего друга осознаёт весь ужас смерти и понимает, что всех постигнет та же участь. И в том числе его. В конце концов он находит цветок, дарующий бессмертие. Гильгамеш хочет вернуться к своему народу, с ним вкусить цветок… однако по пути на родину решает устроить привал и – это такой человеческий момент – во время отдыха теряет бдительность. И оставленный им цветок, что обещал бессмертие, уносит змей. Царь был всего в шаге от своей цели, но сама человеческая природа сгубила его. – Доктор останавливает меня жестом и придерживает зажим.

– И что, царь так и не нашёл бессмертия? – жутко огорчаюсь я.

– Нет. Ему пришлось принять свою природу.

– Значит, Гильгамеш хотел поделиться цветком… – задумываюсь я. – А почему вы никому не рассказали? О своём открытии?

– Потому что мир ещё к нему не готов. Если люди об этом узнают, настанет хаос. – Доктор пристально наблюдает за моими движениями.

– Да? – удивляюсь я. – Почему?

– Ты мало знаешь о мире снаружи. Это не то место, где принимают верные решения. А вечная жизнь – это власть. Такая великая, которая никак не должна попасть не в те руки.

Вечером я возвращаюсь в палату, где теперь снова только я. На завядших капустных листах неподвижно лежит оболочка моей бабочки. Доктор говорит, что необязательно с ней расставаться. Так что мы вместе булавкой прикручиваем её к доске и засушиваем. Теперь в моей палате на стене висит рамка с нимфалидой. Мне так странно смотреть на неё. Будто тоска и спокойствие застыли за стеклом в форме бабочки.

Глава 8

Ноябрь начинается с того, что Николаю резко становится хуже.

Я выхожу из классной комнаты и вдруг вижу, как Николай роняет швабру и она звонко падает на плитку, будто пытается позвать на помощь. Старик, охая, переползает к подоконнику.

Я замираю. Такого раньше не было. Он нетвёрдо опирается на раму, склоняет голову, а потом вдруг валко опускается на колени и прямо так и ложится на пол. Я пугаюсь, подбегаю, пытаясь определить признаки инсульта, но понимаю, что это не он. Я поднимаю Николая, волочу на своей спине в палату – ноги подгибаются от тяжести, я кое-как дотаскиваю его до кровати, роняю на постель. В ужасе щупаю пульс, снимаю связку ключей с пояса – он даже не возражает – и бегу скорее на второй этаж звать доктора. Влетаю в коридор, барабаню во все двери, испуганно зову его. Наконец одна открывается. «Там! Там Николай!» – задыхаюсь я, неопределённо тыкая пальцем в сторону лестницы, и мы вместе несёмся в больничное крыло.

Я наблюдаю, как доктор молча осматривает старика, ставит укол аспирина, ходит в операционную за аппаратурой, измеряет давление, слушает сердце, снимает электрокардиограмму, пока Николай всё стонет и тяжело дышит, стараясь скрыть боль.

– Тут я уже не могу ничем помочь, – наконец безэмоционально говорит доктор, отнимая от его перешитой груди стетоскоп. Я впервые вижу, сколько на ней шрамов: совсем-совсем старых и новых.

Я смотрю почти со слезами – разве это возможно? Разве он не способен на что угодно? Я вцепляюсь в рукав доктора, когда он встаёт со стула, с мольбой заглядываю в глаза, но его лицо не выражает ничего.

– Разве ничем-ничем нельзя помочь?!

– Я назначу поддерживающую терапию, но вряд ли это поможет надолго. – Он сворачивает провода кардиографа и складывает на тележку.

Я выбегаю за ним в коридор.