– Но ведь вы можете даже мёртвое сердце завести!
Доктор так же молча заходит в операционную, раскладывает оборудование на места, пока я взволнованно бегаю вокруг него. Мне кажется, он вот-вот достанет какие-то волшебные инструменты или пилюли, которые способны всё исправить, но…
– Мне очень жаль. В этот раз ничем помочь не могу. Держи, – передаёт он мне из шкафчика ампулы с нитроглицерином и гепарином.
Я удивлённо смотрю на них. Так, значит, это всего лишь стенокардия? Да как с ней можно не справиться?!
– Если вы не хотите, то это сделаю я! – выпаливаю дрожащим голосом.
И едва гаснут последние отзвуки этих слов, как я понимаю, какая это страшная наглость. Губы доктора трогает печальная усмешка. Он, чуть сощурившись, долго смотрит на моё отражение в стеклянной дверце витрины.
– Ну, попробуй, – легко соглашается он, а затем идёт куда-то к стальным архивам.
Я наблюдаю, как он перебирает документы и папки в ящиках, пока наконец не передаёт мне удивительно массивный конверт. Я откладываю медикаменты и начинаю копаться в бумагах. Там целый ворох снимков и анализов, разложенных в хронологическом порядке, и чем дальше я в это зарываюсь, тем быстрее гаснет мой энтузиазм. Какой ужас. Да на всей кровеносной системе Николая живого места нет! Надо действительно быть волшебником, чтобы заставить это глубоко больное сердце прослужить до стольких лет. Я роняю снимки, они разлетаются под ногами, а на глазах выступают слёзы. Ну конечно, чего ещё можно было ожидать. Уж если доктор говорит, что ничего нельзя сделать, то куда лезу я, кто дальше некропсии ничего не умеет!
– Врождённый порок, маршрутизация, ангиопластика, протез клапана, шунтирование… Всего девять операций в разные годы жизни, и это только на сердце, – сложив руки на груди, перечисляет доктор. – Он уже давным-давно должен быть мёртв.
– А если совсем новое сердце трансплантировать?.. – тихо предлагаю я.
Он хмыкает:
– Для начала такое где-то надо найти. Да и не в одном сердце уже дело.
– Но ведь вы можете даже заставить весь организм целиком обновиться! Вы же мне сами рассказали! Почему этого нельзя сделать? – горько кричу я.
– Мы не успеем. Сомневаюсь, что он вообще проживёт хотя бы до зимы. – Доктор задумчиво пощипывает подбородок. – Тебе следует знать, что на некоторых этапах от вмешательства больше вреда, чем пользы. И иногда отказ от действия – тот необходимый компромисс, который поможет пациенту прожить ещё хотя бы немного, – тихо и серьёзно говорит он.
Я опускаю взгляд на блестящие стеклянные бока пузырьков и вижу в них только своё бессилие. Я ничего не умею. Ничего не могу. Я отчётливо ощущаю свою немощность. И ведь на моих глазах были все симптомы: одышка, кашель, боли в левой части тела, потливость, отёки. Николая можно было бы спасти! Мне кажется, это только моя вина, что он сейчас лежит там. Вина моей неопытности и несостоятельности. Вначале бабочка, теперь он. Неужели поздно что-то исправлять?
Нет-нет-нет! Ни за что!
Без возни Николая в больничном крыле становится пусто. И тихо. Никто больше не снуёт по коридору, звеня вёдрами с водой, никто не ворчит и не ругается, и я не слышу его привычного шарканья с упором правой ноги на носок. Я круглыми сутками штудирую книги по кардиологии и гериатрии и чем больше читаю, тем больше растёт уверенность, что я ничего не знаю. Хочется плакать от беспомощности, я почти себя ненавижу. Каждое новое знание заводит меня в тёмный безвыходный лабиринт всё глубже и глубже, и, когда кажется, что вот он, ответ, только руку протяни, непременно оказывается, что из каждого правила есть исключения и на каждый патогенез найдётся с два десятка диагнозов. И колесо делает новый оборот. Будто я вслепую лезу по дереву и понятия не имею, на какой ветке искать плод. Не зная, за что хвататься, я изучаю всё подряд, и термины и клинические картины смешиваются в голове в сумбурную кашу, хотя такого раньше со мной не бывало. Когда доктор проходит мимо по коридору, где я сижу под подоконником на полу, обложившись пособиями, снимками и атласами, я ловлю его сочувственные взгляды.
«Так ты тоже через это прошёл? – хочется спросить его. – Тогда как это преодолеть?»
Я стараюсь как можно больше времени проводить с Николаем. Пока не учусь, хвостиком семеню за ним по крылу, когда он находит силы для прогулки. Ловлю каждое слово или просьбу. Всё время кажется, что я могу пропустить
Николай непривычно тихий. И немного улыбчивый. Под его чутким руководством и внимательным взглядом доктора я учусь ставить уколы; прощупываю кожистую старческую руку, шприц под углом в двадцать – двадцать пять градусов, срез иглы вверх – повторяю я про себя инструкции. У самого носика внутри я вижу красную каплю и радуюсь этому так, будто только что не вена в руке нашлась, а мне удалось провести сложнейшее эндопротезирование.