В Кэндлфорд!

Как выяснилось, у него уже имелся план. Брат с сестрой должны были поселиться вместе в маленьком домике и оба трудились бы на земле; Лора могла бы заниматься домашним хозяйством, поскольку у батрачек рабочий день был короче, чем у батраков; а возможно, ей вообще не пришлось бы выходить в поле, она просто осталась бы дома и вела хозяйство брата, как другие женщины ведут хозяйство своих мужей. Они толковали об этом всякий раз, когда оставались наедине, даже подбирали себе коттедж и обсуждали, как будут питаться. Главное место в будущем меню отводилось пирогам с патокой. Но когда дети наконец поведали о своем плане матери, та ужаснулась.

– Не смейте даже упоминать об этой дурацкой затее, – отрезала она, – и ради всего святого, никому о ней не рассказывайте. Вы этого еще не сделали, надеюсь? И не делайте, если не хотите, чтобы вас сочли безумцами; ибо это безумие, и мне прямо-таки стыдно, что у вас могла появиться такая нелепая мысль. Вы должны выйти в люди, если у меня есть хоть какое-то право голоса, а возделывать землю предоставьте тем, кто на большее не способен. И ни слова вашему отцу. Я еще не говорила ему, что Эдмунд вознамерился пойти в батраки, потому что знаю, что он никогда этого не допустит. А что касается тебя, Лора, ты старшая, и у тебя должно было хватить ума не вбивать в голову брату такие бредовые идеи.

Итак, план никуда не годился; даже Эдмунд в этом убедился, хотя наедине по-прежнему говорил Лоре, что не пойдет в подмастерья.

– Я хочу побывать в разных местах и повидать разные вещи, но не делать их самому.

Очевидно, ремесленный дух предков с отцовской стороны миновал Эдмунда, чтобы вновь проявиться в каком-то из будущих поколений.

В тот год в Кэндлфорде была скарлатина, и Лора, против обыкновения, не поехала туда на каникулы. Вместо этого в Ларк-Райз приехал погостить Джонни, однако инфекцию не занес; очень уж тщательно его оберегали. Зато с его появлением в и без того переполненном доме стало одним ртом больше; хотя надо сказать, что под твердым руководством Лориной матери он замечательно поправился. Ведь мальчик больше не слышал: «Джонни, ты хочешь то или это?»

Вместо этого раздавалось:

– А теперь, дружок Джонни, доедай всё, или в следующий раз останешься без обеда.

Должно быть, свежий воздух и простая еда пошли пареньку на пользу, потому что он прибавил в весе и начал быстро расти. А возможно, то, что Джонни оказался в Ларк-Райзе в решающий для его здоровья момент, было счастливой случайностью, заслугу же приписали Лориной матери.

Всю ту зиму Лора продолжала предаваться невеселым размышлениям. Потом пришла весна, расцвели колокольчики, распустились свечки каштанов, развернулись молодые листья папоротников; но впервые с тех пор, как девочка себя помнила, подобные вещи не приносили ей радости. Однажды она сидела на низко нависшей над землей ветке бука и взирала на весеннее великолепие. «Вот сижу я, – думала Лора, – смотрю на все эти красоты, но в нынешнем году мне совсем не до них. Должно быть, со мной что-то происходит».

С ней действительно кое-что происходило. Лора взрослела и, как опасалась, входила в мир, которому была не нужна. Она несла бремя этой заботы месяцами, не всегда сознавая это; иногда девочка забывалась и вопреки себе становилась шумной и буйной; но тревога ни на секунду не отпускала ее, так что даже соседи замечали меланхоличное выражение ее лица и говорили:

– Этого ребенка что-то гнетет.

В конце концов Лора в один момент сбросила с себя всю месяцами копившуюся подавленность. Однажды, будучи в дурном настроении, она убежала в поле и стояла на маленьком каменном мостике, глядя вниз, на коричневый поток с брызгами светлой пены. Стоял унылый ноябрьский день, пасмурный и туманный. Маленький ручей был едва шире канавы для осушения полей, но над ним нависали колючие кусты, топорщившиеся голыми ветками; по крутым берегам вниз спускались, чтобы окунуться в ручей, дорожки плюща, и с каждой колючки, с каждого листика плюща свисали яркие, похожие на бусинки, капли воды.

При Лорином приближении из кустов с шумом выпорхнула скворчиная стая, а с пролегавшей неподалеку дороги послышался цокот копыт ломовой лошади, но и только. Из деревни, находившейся всего в нескольких сотнях ярдов, не доносилось ни звука, и виднелась лишь дымовая труба, окутанная, как и сама девочка, туманом.

Лора снова и снова оглядывалась вокруг. Непритязательный пейзаж, столь обыденный и в то же время милый, привел ее в восторг. Он находился совсем рядом с человеческим жильем и все же был так далек от людей и их забот. Свежий зеленый мох, блестящий плющ и красноватые ветки со сверкающими на них каплями, казалось, были созданы для нее одной, а стремительный пенный поток словно силился о чем-то ей рассказать. Девочка ощутила внезапный подъем. Ее беспокойство рассеялось. Она больше не размышляла. Довольно с нее размышлений. Пожалуй, их было слишком много. Лора просто стояла и ждала, когда все тревоги утонут, пока не почувствовала, что ее личные мелкие заботы не имеют значения. Что бы с ней ни случилось, этот и тысячи других непритязательных, милых пейзажей будут все так же существовать, а люди будут внезапно замечать их, любоваться и радоваться.

Волна абсолютного счастья пронизала все существо Лоры, и пусть она вскоре отхлынула, но унесла с собой бремя забот. Первой реакцией девочки был громкий смех: она смеялась над собой. Какой же глупой она была, что придавала всему этому такое значение. Должно быть, таких людей, которые, как Лора, не видят для себя места в мире, тысячи, а она тревожится о себе и беспокоит других, как будто ее случай уникален. И где-то в самой глубине ее души возникло скорее чувство, чем твердая уверенность, что впредь самые главные радости в жизни ей будут приносить такие пейзажи, как этот.

XIV

Лора уезжает

Мама наклонилась, чтобы вытащить что-то из печи, и, взглянув на нее сверху вниз, Лора впервые заметила, что внешность ее изменилась. Голубые глаза были голубее, чем когда-либо, но прежде столь свежее лицо обветрилось. Фигура тоже стала суше, грациозная стройность сменилась сухопаростью, а на висках появилось несколько седых волос. Мама стареет, скоро она умрет, с внезапным раскаянием подумала Лора, и тогда ее дочь пожалеет, что доставила ей столько хлопот.

Впрочем, мама, которой было всего сорок с небольшим, не считала, что стареет, и еще много лет не задумывалась о смерти. Как впоследствии оказалось, она едва добралась до середины жизни.