В Кэндлфорд!

– Тебе, конечно, идет, но ты еще слишком юна, чтобы думать о моде.

Но постепенно у Лоры все же появилась челка – а сохранение кудряшек в сырую погоду оказалось делом чрезвычайно хлопотным.

Встреча прихожан была мероприятием, предназначенным исключительно для жителей Кэндлфорд-Грина. Сюда не приходили обитатели окрестных поместий, а священник заглядывал всего один раз за вечер. Благопристойность обеспечивало присутствие викария и учительниц воскресной школы. После чаепития, когда длинные столы на козлах уносили, матери, оказав помощь в уборке со стола, рассаживались вдоль стен и наблюдали за играми. После «почтальона», «музыкальных стульев» и «мы водили хоровод» ребята вставали в большой круг, чтобы поиграть в «платочек», и тогда начиналось главное веселье.

– Я письмецо любимой написал, но по пути случайно потерял. Один из вас его поднял и к себе в карман убрал, – скандировал водящий, обходя круг играющих с носовым платком в руке; наконец он приближался со спины к тому, на кого пал его выбор, и клал платок ему или ей на плечо. За сим следовали настолько долгие догонялки с выбеганием в конце концов через одну из дверей, что в кэндлфорд-гринской версии игры был не один, а два платка, и по залу носились сразу две пары. Целоваться не полагалось, ведь мероприятие было церковное, но когда преследователь где-то за дверью ловил преследуемого замызганным полотенцем, никто не ведал, что там происходило. Возможно, юноша изображал условный поцелуй. А может, и нет.

Вечер продолжался, молодые женщины и мужчины, девушки и юноши быстрее и быстрее кружились в хороводе, раздувались похожие на колокольчики голубые, розовые и зеленые юбки, лица молодых людей становились все румянее, и наконец кто-нибудь выкрикивал:

– Пора петь «Старое доброе время»!

И тогда все, по обычаю, брались за руки, предварительно скрестив их, и пели старинную песню, после чего семьями или парами, в зависимости от возраста, расходились по домам. Вероятно, танцы были бы лучше, но и «платочек» на этом бесхитростном празднике служил почти той же самой цели.

Кое-кого из девиц постарше с подобных празднеств провожали молодые люди. Помолвленным, разумеется, сопровождение было уже обеспечено, а за честь оказать эту услугу незамужним и популярным красавицам тут ожесточенно соперничали. Совсем юные и ничем не примечательные девушки вроде Лоры вынуждены были самостоятельно искать дорогу домой в темноте или же пристраиваться к какой-нибудь семье или дружеской компании, с которой им было по пути.

Всего единожды на встрече прихожан, уже после того, как было исполнено «Старое доброе время», к Лоре приблизился один молодой человек и, серьезно поклонившись, спросил, как тут полагалось:

– Могу я иметь удовольствие проводить вас домой?

Это вызвало среди окружающих настоящую сенсацию, поскольку молодой человек был репортером местной газеты и на подобных встречах считался за постороннего. В прошлые годы его предшественник сидел со скучающим видом, а один раз, когда ему тоже предложили взяться за руки во время заключительной песни, отказался и стал в углу, что-то строча в своей записной книжке. Но то был немолодой мужчина, имевший к тому же склонность задирать нос. А новый репортер, который в тот вечер впервые появился в Кэндлфорд-Грине, был всего на год или два старше Лоры; он участвовал в играх, смеялся и кричал так же громко, как и все остальные. У него были красивые голубые глаза, заразительный смех и, конечно, блокнот, в котором он делал стенографические записи, тоже привлекавший Лору. Поэтому, когда молодой человек попросил разрешения проводить ее домой, она с упоением пробормотала традиционное:

– Это было бы очень любезно с вашей стороны.

Пока они прогуливались в мягком, влажном воздухе зимнего вечера по лужку, репортер рассказывал Лоре о себе. Он окончил школу всего несколько месяцев назад, и редактор «Кэндлфорд ньюс» взял его в газету на месячный испытательный срок. Месяц был почти на исходе, и через день или два молодой человек собирался покинуть Кэндлфорд – не потому, что не выдержал испытание (по крайней мере, он надеялся, что выдержал), а потому, что родители подыскали для него гораздо более подходящее место в газете его родного города где-то в центральных графствах.

– А потом вам, вероятно, светит Флит-стрит? – предположила Лора; оба посмеялись над этой удачной шуткой и согласились, что когда-то и где-то уже непременно встречались прежде. Затем надо было обсудить только что закончившийся вечер и пройтись по поводу здешних странных обыкновений. Что было дурно со стороны Лоры, которую строго наставляли никогда не высмеивать отсутствующих. Единственное оправдание, которое можно ей найти, состоит в том, что девушка впервые встретила человека из внешнего мира, схожего с ней по возрасту и положению, и это, вероятно, немного вскружило ей голову.

Они смеялись и болтали, пока не подошли к дверям почтового отделения; там они понизили голоса и стояли, пока у них не замерзли ноги, после чего Лорин спутник предложил еще раз обойти лужок, чтобы восстановить кровообращение. Они сделали несколько кругов по лужку, потому что заговорили о книгах и совсем позабыли, что уже поздно; наверное, эти двое могли бы гулять и разговаривать всю ночь напролет, если бы за дверью почты не зажегся свет. И когда девушка, тотчас пожелав молодому репортеру доброй ночи, поспешила в дом, то обнаружила там ожидающую ее мисс Лэйн.

Лора больше никогда не видела Годфри Пэрриша, но они на протяжении нескольких лет переписывались. Он писал ей забавные письма на лучшей редакционной бумаге, плотной и дорогой, с тисненым черным заголовком. Письма эти нередко занимали семь или восемь страниц, так что редактор Годфри, должно быть, порой удивлялся тому, с какой быстротой истощаются его личные запасы бумаги. В ответ Лора рассказывала приятелю о разных забавных маленьких происшествиях и о том, какие книги читает, но в конце концов обмен письмами постепенно сошел на нет, как обычно и случается при такой дружбе по переписке.

Хотя мисс Лэйн время от времени навещал какой-нибудь друг или родственник, гостей она принимала редко. Говорила, что за почтовой стойкой может общаться с соседями, сколько душа пожелает. Однако раз в год устраивала праздник, который сама называла «ужином в честь сенокоса», и для ее домочадцев он являлся большим событием.

У мисс Лэйн позади сада имелись два небольших пастбища, на одном из которых обычно отдыхала старая гнедая кобыла Пегги, когда ей не надо было везти рессорную тележку с кузнецами с их инструментами в конюшни местных охотников. Каждую весну одно из пастбищ закрывали, чтобы скосить на нем траву. С участка получали всего один небольшой стожок сена, и это ничтожное количество казалось совершенно несоизмеримым с суматохой и волнением, сопровождавшими домашний праздник, однако заготовка сена на зиму для пони и ужин для всех тех, кто в течение года трудился на мисс Лэйн, были неотъемлемой традицией старинного предприятия и домашнего хозяйства, доставшихся Доркас от родителей и их родителей. За исключением Лоры, молодых кузнецов и нестареющей мисс Лэйн, все участники ужина в честь сенокоса были людьми пожилыми. Стол окружали серебристые и белые головы, а сам обычай был настолько древним, что это торжество, вероятно, являлось последней данью ему.

На сенокос нанимали забавных пожилых супругов по фамилии Бир, но не на день, неделю или сезон: этот подряд был закреплен за ними навсегда. В одно прекрасное летнее утро Бир, безо всякого предварительного уведомления, подходил со своей косой к задней двери дома мисс Лэйн и говорил:

– Передайте хозяйке, что трава теперь поспела, да и погода, похоже, установилась; так что я, с ее позволения, приступлю к покосу.