Праздник этот по сути своей был народным. Духовенство и местные дворяне участия в нем не принимали. В тот день они обходили лужок стороной. Даже самые юные обитатели загородных особняков еще не открыли для себя прелести колесной лиры и керосиновых фонарей, качания на качелях, когда можно было всласть, до хрипоты, наораться, и катания на механических страусах среди развевающихся бумажных лент. За одним исключением, которое будет упомянуто ниже, в понедельник, на второй день праздника, на лужке появлялись лишь несколько младших слуг из богатых домов.
Для тех, кто любил гулянья, здесь были и балаганы, и киоски, и «кокосовые тиры», и качели-лодочки, и карусель, и духовой оркестр для танцев. Словом, все ярмарочные развлечения. С раннего утра сюда стекались люди из соседних сел и самого Кэндлфорда.
Жители Кэндлфорд-Грина гордились этим действом. По их словам, оно показывало, каким стало это место, ведь теперь гостей со всех концов сюда привлекала самая большая, пестрая и ярко освещенная карусель в графстве. Старики же помнили времена, когда в Кэндлфорд-Грине был всего один балаган с двухголовым теленком или толстой женщиной, и несколько убогих прилавков, где торговали имбирными пряниками или глиняными фигурками, изображающими супругов в ночных колпаках, лежащих в кровати, из-под которой торчит ночная ваза, – их до сих пор еще можно было увидеть в некоторых коттеджах.
В те далекие времена каруселей еще не было, но детей, рассказывали в Кэндлфорд-Грине, катали на «вертушке старика Хикмана», по-видимому, предшественнице нынешней карусели. Она была полностью сделана из дерева; на кольцевом помосте, вращавшемся с помощью расположенного в центре ручного устройства, помещались гладкие деревянные сиденья. В движение ее приводил всего один человек. Когда старик Джим Хикман уставал, он предлагал какому-нибудь околачивавшемуся рядом пареньку заменить его, обещая плату за каждые двадцать минут работы – одно катанье на «вертушке». Когда местные старики были еще мальчиками, эта примитивная карусель развалилась, и они сочинили об этом стишок:
«Вертушка старика Хикмана» была отправлена в костер полстолетия назад, и интересовалась ею только Лора. А все потому, говорили ей, что она «из породы старомодных тихонь». Однако «в тихом омуте черти водятся», напоминали ей, а кавалеров много, для каждой кто-нибудь да найдется.
В праздничный понедельник кавалеров на лужке и впрямь было много, повсюду гуляли парочки: девушки – в выходных летних платьях, с цветами или перьями на шляпках, молодые люди – в воскресных костюмах, с розовыми или голубыми галстуками. Обнявшись за талию, они прогуливались из одного конца в другой, лакомясь конфетами или кусочками кокоса; а не то так катались на каруселях или качелях. Карусельный орган весь день напролет пиликал популярные мотивы из своего репертуара, соревнуясь с духовым оркестром, который на противоположном конце лужка играл другие мелодии. Над холщовыми крышами балаганов появлялись и исчезали качели-лодочки, сидевшие в них юноши и девушки визжали от возбуждения и подзадоривали друг друга, взлетая все выше и выше, а внизу, на утоптанном дерне люди всех возрастов, пробираясь по узким проходам между шатрами, смеялись, кричали и ели – обязательно ели.
– Ну и толчея! – восторгалась публика. – Это лучший праздник из тех, какие у нас устраивались. Было бы на лужке всегда так! Да и хорошая музыка мне по сердцу.
Шум стоял оглушительный. Те немногие любители спокойствия, которые оставались дома, затыкали уши ватой. Как-то раз, когда в праздничный понедельник в коттедже недалеко от лужка умирала одна бедная женщина, ее близкие вышли на улицу и умоляли, чтобы оркестр хотя бы на час перестал играть. Оркестр, конечно, перестать играть не мог, однако музыканты предложили обмотать барабанные палочки тряпками, и остаток дня «бум, бум, бум» барабана звучало среди всеобщего ликования как memento mori. Это заметили очень немногие, ведь там хватало других громких звуков, а ко времени вечернего чаепития барабан снова загрохотал в полную силу, ибо женщина умерла.
Каждый год на сельском празднике среди обитателей коттеджей, балаганного люда, слуг и батраков присутствовала и одна аристократическая персона. Это был молодой человек, старший сын пэра, в течение многих лет исправно посещавший все деревенские гулянья, ярмарки и клубные прогулки. Лора хорошо знала этого господина в лицо, потому что его родовое поместье находилось недалеко от ее родного дома. Однажды она увидела его из окна кэндлфорд-гринской почты: он праздно прислонился к кассе кегельбана, окруженный стайкой девиц, которые пробовали сбивать кокосы за его счет. Одет он был как типичный тогдашний помещик – в твидовый норфолкский костюм и кепку-двухкозырку, которые, вкупе с ироничной отчужденностью, выделяли его из толпы и подчеркивали чайльд-гарольдовскую рисовку.
Весь день вокруг молодого джентльмена вились деревенские девицы, ожидавшие, что он будет водить их по разным балаганным представлениям; из них он выбирал одну фаворитку, с которой танцевал весь вечер. Его компания являлась центром всеобщего внимания.
– Видели лорда Такого-то? – спрашивали люди тем же тоном, каким осведомлялись: «Видели бородатую женщину (или потешную панораму)?», и без стеснения указывали друг другу на него как на одну из забав сельского праздника.
Героиня современного романа воспользовалась бы подобной возможностью, чтобы выйти «в народ» и узнать немного о жизни из первых рук; но это правдивая история, и Лора была не из того теста, из которого сделаны героини. Прирожденная наблюдательница, она предпочитала смотреть на праздник из окна, если не считать одного года, когда в Кэндлфорд-Грин приехал Эдмунд, вытащил сестру из дома и сбил в «кокосовом тире» столько орехов, что владелец тира отказал ему в очередной попытке, заявив обиженным тоном:
– Знаю я таких ушлых. Ты напрактиковался.
В начале вечера разбирали и увозили карусель. Она делала здесь остановку всего на день по пути на более крупную и прибыльную ярмарку в той же местности. После того, как умолкал карусельный орга́н, становились слышны звуки оркестра, и количество танцующих возрастало. Из Кэндлфорда являлись молодые продавщицы с собственными кавалерами, из отдаленных сел под ручку со своими девушками приходили батраки; из богатых домов тайком, на часок, прибегали лакеи и горничные, тут же оказывались и случайные прохожие, привлеченные звуками гулянья и тоже находившие себе пару.
Киоски и балаганы прекращали торговлю, их хозяева разъезжались; усталые семьи в пыли тащились домой, холостяки ретировались в трактиры, но для многих веселье только начиналось. Музыка продолжалась, и светлые летние платья танцующих девушек радостно мерцали в сумерках.
V
Соседи
В начале девяностых годов перемены, уже происходившие во внешнем мире, добрались и до Кэндлфорд-Грина. Там по-прежнему имелись деревенские дома старого образца, вроде дома мисс Лэйн, особенно у представителей фермерского сословия, а бок о бок со вновь созданными или модернизированными фирмами до сих пор существовали старинные семейные предприятия; но по мере того, как пожилые домовладельцы умирали, а хозяева традиционных предприятий уходили на пенсию или в мир иной, старое уступало место новому.
Менялись вкусы и представления. Качество ценилось все меньше. Старые добротные изделия ручной работы, для которых требовались дорогие материалы и многочасовой терпеливый труд искусного мастера, стоили сравнительно дорого. Новые товары машинного производства оказывались дешевле и к тому же привлекали своим мишурным шиком. Кроме того, они были в моде, и большинство людей предпочитали их именно по этой причине.
«Время, сей вечно бурлящий поток, уносит своих сыновей»[36], и дочерей тоже, заодно увлекая с собой, точно обломки, вкусы и представления каждого поколения вместе с его идеалами и условностями. Но поскольку поколения какое-то время сосуществуют, изменения происходят постепенно. В те дни, о которых идет речь, эпоха искусных мастеров, хотя и клонилась к закату, еще не окончательно ушла в прошлое.
ebooksa